Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Тогда же, весной 1671 года, Кларендон получил от Людовика XIV позволение покинуть Монпелье и поселиться в городе Мулене, в шестнадцати милях от Бурбона, где канцлер уже останавливался для лечения на водах после нападения моряков. В Мулене он увидел символы королевского абсолютизма: незадолго до того построенный дворец Правосудия и мавзолей герцога Монморанси, погибшего на эшафоте за участие в заговоре против Ришелье в 1632 году. Здесь, впервые после долгой разлуки, Кларендон встретился с Лоуренсом, Карл II разрешил ему навестить отца. Сюда сын привез рукопись «Истории мятежа», написанную между 1646 и 1648 гг., во время первого изгнания. К этому времени Хайд уже два года работал над автобиографией, и теперь задумал объединить ее с первоначальным текстом. Приезд Лоуренса возродил надежды, и Кларендон просит короля о «милости к старику, прослужившему короне свыше тридцати лет, и желающего кончить свои дни, которых немного осталось, в своей стране и среди своих детей». Увы, такого разрешения он не дождался, довольствуясь перепиской с родными. В письме к невестке, второй дочери старшего сына, он шутливо сетовал на сыновей, не писавших ему регулярно. В январе 1673 года обращался к ней: «Ваш муж поступит дерзко, если не привезет Вас, видеть Вас было бы великим счастьем в этом жизни, о чем я молюсь». Он пытается быть жизнерадостным и пишет другой невестке в конце октября то ли 1672, то ли 1673 года: «Я в добром здравии и нуждаюсь только в хорошей компании, для которой у меня есть две или три комнаты в соседнем доме. Вы жалуетесь на погоду, а у нас за шесть месяцев не было ни одного плохого дня, и сейчас так тепло, что огонь разжигают только на кухне» [74, 316–318 ]. Лоуренс посетил Хайда еще раз, в марте 1673 года. Назад он увез еще одну рукопись — ответ на сочинение Томаса Гоббса «Левиафан», а также письмо Карлу II, в котором не было просьбы о возвращении, но лишь слова надежды: король знает, что он честный человек, верно служивший ему. Хайд не думал, что король сам прочитает «Левиафана», но просил его пригласить Лорри (домашний вариант имени сына), чтобы тот кратко рассказал, какие «ужасные заключения» о политике и религии содержатся в этой книге.

Отца посетил и старший сын Генри. Это видно из письма Кларендона, в котором есть фраза «С того времени, как ты уехал отсюда». Каких-то сведений о приезде к нему других его детей нет. Визиты старших сыновей теплели надежду, что король может уступить. Он ведь передал через герцога Йоркского, что не будет возражать, если Кларендон переберется в Руан. Ослабление ограничений могло быть связано с назначением на должность государственного секретаря Генри Ковентри, давнего союзника канцлера. Весной 1674 года старик усиленно готовится к переезду, тем более, французские власти возражений не имели. Для проживания в этом городе арендовали удобный дом, построенный в конце XVI века. Королевский министр Летельер лично подписал письмо Руанскому парламенту, приказав ускорить подведение воды к фонтану в саду. В конце августа, уже из Руана, Кларендон, написал оказавшиеся последними письма, адресованные Карлу II, Джеймсу Стюарту и Генриетте Марии. Он напомнил королю о верной службе и осмелился написать: «Рана нанесена мне Вашей рукой, и никто иной не может вылечить ее». Письмо бывшему зятю было более формальным, в нем содержалась благодарность за прежнюю поддержку и пожелание служить королю верно. Генриетте Марии он был искренне благодарен, так как знал: Карл разрешил сыновьям посетить его по ее просьбе. Он просил ее «простить старика, у которого не осталось никакой другой радости, кроме той, чтобы побыть с детьми». Эти три письма были посланы старшему сыну, которому он предлагал решить самому, передавать ли их адресатам. Видимо, Корнбюри счел это не нужным. Кларендон понял, и в письме ему, отправленном 24 сентября, заметил, что принял решение сына. В нем же он писал о радостях жизни, о том, что ждет, когда из Англии привезут пиво в бутылках, чеширский сыр и дичь, лучше которой он никогда не ел. Оллард писал, что в этом письме Кларендон представал как Стоик, Христианин и Эпикуреец [74, 341–343 ]. Он хотел казаться жизнерадостным, не желая тяготить родных. Жаловаться на жизнь — не в духе английского характера. Однако легко представить, насколько одиноко было ему, лишенному возможности находиться с близкими, отделенными от него незаметной, но непреодолимой преградой. Конечно, рядом было несколько человек, верных ему, но это не могло компенсировать того, что он потерял. Понимая, что все неизбежно идет к финалу, как он оценивал свой жизненный путь? Считал ли себя счастливым или несчастным? Позволял ли он быть честным с собой, не задумываясь над тем, что скажут потомки? Можно только предполагать.

Но основания, чтобы предполагать, есть. В эссе «О покаянии», написанном в Монпелье в 1669 году, он затронул некоторые моральные принципы, приобретающие особую значимость, когда человек находится перед лицом смерти. По его словам, «покаяние— это главное дело, которое мы должны совершить в этом мире. Частой ошибкой, тем более огромной и вредной из-за своей обыкновенности, является вера в то, что покаяние важно, в первую очередь, для тех, кто умирает. В самом деле, то, что необходимо в каждый час жизни, необходимо и в час смерти, но тот, кто постоянно кается, когда здоров и бодр, будет делать это с меньшей болью с момент болезни и слабости. Тот, кто каялся в течение всей жизни, будет делать это без замешательства и с меньшим смущением в час смерти… Покаяние необходимо, чтобы жить и умереть хорошо. Покаяние, если оно практикуется постоянно и старательно, делает жизнь плодотворной, а смерть спокойной. Покаявшись, мы становимся мудрее, честнее и более открытыми в глазах других людей» [5, 150 ]. Очевидно, что Хайд надеялся на спокойную смерть в кругу близких, в присутствии священника, который примет его последнее покаяние.

Осенью здоровье Кларендона резко пошатнулось. Сначала он пережил удар, за которым наступил паралич. Больше писать он не мог. 28 ноября Шау отправил письмо сыну канцлера Лоуренсу, сообщив, что Хайд дал согласие вызвать кого-то из сыновей, и просил привезти с собой хорошего врача. Духовником Хайда был близкий к семье Хайдов Уильям Леветт, находившийся с ним в час смерти. Оллард предполагал, что этот человек находился с изгнанником в течение довольно долгого времени. Присутствие англиканского священнослужителя при постели умирающего было одним из условий, позволявших говорить о «хорошей смерти». 1 декабря было составлено завещание, никак не менявшее его прежних распоряжений. Генри и Лоуренс остались душеприказчиками, им же поручались его сочинения и бумаги, по которым предлагалось советоваться с Шелдоном и Морли. Братья поспешили в Руан, с ними придворный врач Джон Пур. Помочь он не мог: Кларендон умер 11 декабря (21 по новому стилю) в семь часов утра. [15] Называя эту дату, Оллард опирался на протокол вскрытия. Некоторые авторы называли 9 декабря, основываясь на словах Лоуренса Хайда, вспоминавшего о смерти отца через год. В литературе есть указания, что к постели умирающего успел только Лоуренс. В описании болезни и в протоколе вскрытия Пур назвал «артрит», вызванный неправильным с молодых лет питанием. В этом диагнозе есть резон: речь уже шла о том, что Хайд любил вкусно и много поесть, что способствовало и подагре, и нарушению обмена веществ. Подобные проблемы со здоровьем имели многие представители элиты. Историк Л. Стоун, рассматривая причины высокой смертности в Англии, отмечал: «Недостаточное питание (бедняков — А. С. ) в детстве вело к появлению рахита, тогда как несбалансированная диета богачей способствовала тому, что в конце XVI — начале XVII века каждый двенадцатый пэр был жертвой многолетних страданий от камней в почках или мочевом пузыре» [99, 62]. Вспомним, что от мочекаменной болезни умер Саутгемптон. Хотя чаша сия обошла Кларендона, неправильное питание и излишний вес, согласно медицинским представлениям наших дней, могли вызвать апоплексический удар.