Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Одновременно со стороны общества тем же занялась консультация петербургских присяжных поверенных.

Расследование главного военного прокурора установило полную несостоятельность обвинения. В консультации же присяжных поверенных сам А. Гучков публично признал, что положительных данных, подтверждающих обвинение Мясоедова в шпионаже, у него не имеется. Хотя реабилитация Мясоедова была таким образом полная, но поднятый вокруг его имени шум принял такие размеры, что оставаться на службе он не мог, и в апреле 1912-го года был уволен в запас армии. У Сухомлинова Мясоедов, таким образом, служил с сентября 1911-го года по апрель 1912-го года, то есть 7 месяцев.

Когда летом 1914-го года возникла война, Мясоедов обратился к военному министру с просьбой посодействовать его поступлению на службу. Сухомлинов никаких рекомендаций ему не дал и частным письмом ответил, что против его поступления на службу ничего не имеет и что прошение об этом ему надлежит подать в установленном порядке.

Со времени Гучковских разоблачений прошло несколько лет, окончились они для Мясоедова благоприятно и все же сделанные им в начале войны попытки получить службу при каком-нибудь штабе армии потерпели неудачу. «На всякий случай» считалось благоразумным иметь офицера «без прошлого». Вероятно, такой же уклончивый ответ последовал бы на его просьбу и со стороны штаба 10-й армии, если бы она не оперировала в Восточной Пруссии. Район этот, быт его населения, хорошо известные Мясоедову, как служившему на пограничной станции Вержболово, побудили командующего армией, генерала Сиверса, принять его на службу и поручить заведование контрразведкой, то есть посылкой к неприятелю наших шпионов.

Как показали последующие события, генерал Сиверс спас этим самого себя, и своего начальника штаба от грозившего им после разгрома армии военно-полевого суда. Виновником этого разгрома был сделан Мясоедов.

Данные, которыми оперировали изобличавшие его лица, были собраны в небольшом томе следственного производства, сводились в сущности к одному событию .

В 1915 году, недели через две после разгрома 10-й армии и гибели 20-го корпуса к начальнику главного штаба явился молодой человек и отрекомендовавшись Кулаковским 62 , сообщил, что он офицер 23-го Низовского полка, почти полностью уничтоженного в сражении под Танненбергом. Лишенный вследствие контузии сознания, он был подобран немцами и помещен в такой лагерь, в котором не было не одного русского. Не зная никакого языка кроме родного, он в течение месяца был обречен на безмолвие, так как с французскими и английскими пленными мог объясняться только знаками. Единственным утешением в этом положение ему служили редкие приезды в лагерь одного офицера германского генерального штаба, хорошо знавшего русский язык и беседовавшего с Кулаковским об его родине.

В один из таких приездов офицер этот предложил ему вернуться в Россию и стать там агентом немецкой разведки. Задачи ему ставили большие, но и гонорар обещался соответствующий. Кулаковскому поручалось: организовать покушение на жизнь Верховного Главнокомандующего Николая Николаевича, уничтожить переправы через Вислу, и сообщать о подготавливающихся операциях путем сбора сведений о перебросках войсковых частей и о местах их сосредоточений.

Давая такие трудные задания, германский офицер сообщил Кулаковскому, что при осуществлении их он должен руководствоваться указаниями жандармского полковника Мясоедова, который, находясь в связи с военным министром Сухомлиновым, обладает всеми необходимыми для сношения с немцами средствами.

Кулаковский указал, что Мясоедова совершенно не знает, и что потому едва ли сможет отыскать его. В этом нет никакой надобности, ответил офицер, Мясоедов будет уведомлен о своем новом сотруднике и, пользуясь содействием военного министра, сам его разыщет.

На предложение возвратиться в Россию, открывающее еще возможность оказать родине огромную услугу разоблачением ее предателей, Кулаковский согласился и, получив от немцев подложный паспорт и тысячу шведских крон, выехал в Стокгольм. Подложный паспорт он тут же передал начальнику главного штаба, денег же предоставить не мог, так как большую их часть истратил на расходы по дороге и во время двухнедельного пребывания своего в Стокгольме.

Судебные власти допрашивали Кулаковского дважды. При первом допросе он полностью подтвердил вышесказанный свой доклад начальнику Главного штаба, вторично он был опрошен следователем, по-видимому, не имеющего определенного задания и добивавшимся правдивого показания. Ему он сознался, что поручение организовать убийство Великого Князя ему не давали, а придумал его он сам, с целью побудить начальника Главного штаба обратить на свой доклад особое внимание.

Непостижимым в его докладе являлось однако не одно только это поручение, но и все поведение немцев. Действительно, каким образом немецкая контрразведка могла рассчитывать, что строевой офицер в чине поручика, круг деятельности которого не выходил и не мог выходить за пределы собственного полка, был бы в состоянии получать секретнейшие сведения о перегруппировке войск и местах их сосредоточения? Сколько самого непростительного легкомыслия надо было иметь, давая поручение молодому офицеру организовать и осуществить такое сложное дело, как уничтожение переправ через водную артерию самого важного из всех театров военных действий? Мыслимо ли предположить, что специалисту по контрразведке, если только этот германский офицер обладает простым здравым смыслом, не пришло в голову простое соображение, что выгоды от разоблачения русскими властями роли Мясоедова и военного министра были намного реальнее немецкого гонорара, обещанного за услуги явно неосуществимые. Допустимо ли предположение, что германская контрразведка выдала совершенно незнакомому ей русскому офицеру такого ценного своего сотрудника, как полковник Мясоедов, заведующий русской контрразведкой? Чем, наконец, кроме празднословия, можно объяснить ненужное обнаружение связи с самим военным министром?

Все эти вытекавшие из заявления Кулаковского, вопросы вызывали такое недоумение, которое ставило под сомнение сам факт пребывания его в германском плену, тем более что и ссылка на службу в таком полку, из состава которого в России не было ни одного человека, невольно наводило на мысль о стремлении обеспечить себя невозможностью разоблачения.

В следственном деле не было однако никаких указаний ни на осмотр списков личного состава Низовского полка, ни на проверку следования Кулаковского из Германии в Швецию, ни на опрос тех лиц, с которыми он встречался в Стокгольме, и тех гостиниц, в которых он останавливался в течение двухнедельного там пребывания.