Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

И роль Большой Игры в том, что обе державы — Россия и Великобритания — наконец пришли к пониманию этой важнейшей истины, вряд ли можно переоценить.

После того, как обе державы, Россия и Великобритания, урегулировали споры в Персии, Афганистане и Тибете, заключив Конвенцию 1907 г., сотрудничество и взаимопонимание стали постепенно вытеснять вражду и конфронтацию, несмотря на сохранявшиеся отличия в политическом режиме, экономическом строе, культурных традициях, а самое главное, — психологии подданных британской и российской монархий. По справедливому замечанию Ч. Гардинга, сделанному им во время беседы с Николаем II в июне 1908 г., между обеими сторонами «могут возникать временные противоречия во взглядах на мелкие вопросы, но совпадение национальных интересов Англии и России в Европе и Азии в гораздо в большей степени перевешивают любые возможные несоответствия такого рода» [1291].

Многие современники не скрывали удивления, наблюдая за тем, насколько быстро возникали двухсторонние ассоциации, общества и комитеты. Так, уже в 1909 г. по инициативе ряда парламентариев, общественных деятелей и представителей бизнеса были учреждены Англо-Русский комитет дружбы и Англо-Русская торговая палата. Британский парламент и Государственная Дума обменялись визитами делегаций своих членов, а упоминавшийся Б. Пэре приступил к изданию журнала Русское обозрение ( The Russian Review ) и основал первую на Британских островах школу русистики при университете Ливерпуля в 1912 г. [1292]

О. Чемберлен, один из лидеров консервативной партии, в своей хронике предвоенных событий, сумел хорошо передать атмосферу ожидания сотрудничества, которая была характерна для обоих государств после 1907 г. Так, он присутствовал на торжественной церемонии открытия Русско-Английского банка в Петербурге 8 апреля 1912 г. [1293]По воспоминаниям другого англичанина, вице-консула Р. Локкарта, который позднее приобрел печальную известность в качестве главного организатора заговора послов против большевистского правительства летом 1918 г., шесть-семь офицеров из Великобритании стали ежегодно проходить стажировку в России, изучая ее язык и культуру, а московские семейства с удовольствием сдавали им в аренду жилые помещения и принимали участия в процессе обучения, знакомя гостей с достопримечательностями древней столицы [1294].

Хотя критические стрелы демократической прессы Англии продолжали временами беспокоить авторитарный режим, лишь прикрытый фасадом Основных законов империи и парламентских учреждений [1295], властная элита и народ Великобритании учились смотреть на Россию как на цивилизованную страну, постепенно освобождаясь от прежних стереотипов. Большое впечатление на них произвела серия реформ, инициированных энергичным премьер-министром А.П. Столыпиным с целью обеспечить Российскому государству столь необходимый ей рывок к высотам индустриальной модернизации. Показательно, как Э. Грей выразил чувства искренней симпатии к русскому народу, выступая в парламенте с разъяснение целей визита Эдуарда VII в Ревель летом 1908 г.: «Я вижу в России великую расу, хотя многое из ее мощи пока нераскрыто, ее характер все еще развивается и не обрел полной силы, но новые помыслы и энергия начинают будоражить ее. Я убежден, что ее ожидает великая роль в мире. Многое в поддержании всеобщего мира и многое в благосостоянии как России, так и нашего зависит от отношений между нами» [1296].

Неудивительно, что окончание бескомпромиссного соперничества между двумя империями модифицировало их внешнюю политику в различных регионах мира. К примеру, 20 марта 1908 г. глава министерства по делам Индии Дж. Морли направил меморандум вице-королю лорду Минто относительно сокращения военных расходов в этой важнейшей части Британской империи после заключения англо-русской конвенции [1297]. В августе того же года корреспондент журнала Найнтинс Сенчури энд Афте Э. Баркер писал, что «в течение последних двух лет не было ни единой жалобы на российских эмиссаров в Азии. Необходимо признать, что Россия проявила величайшую корректность и лояльность по отношению к этой стране (Великобритании. — Е.С .)» [1298].

Тесная взаимосвязь азиатских и европейских проблем, особенно на фоне возраставшей германской опасности, заставила Грея 30 августа 1909 г. телеграфировать в британское посольство в Петербурге: «Вам (т. е. послу А. Никольсону. — Е.С .) надлежит сделать строго конфиденциальное заявление императорскому правительству, что мы получили предложение от правительства Германии не только обсудить расходы на морские вооружения, но и общие заверения в дружеском расположении… Очень важно, чтобы это предложение содержалось в секрете, так как я имею все основания надеяться, что оно будет иметь результатом какую-то договоренность общего мирного характера, к которой присоединятся Франция и Россия, а преждевременное разглашение может привести к потере такой возможности» [1299].

Такая доверительность, немыслимая во времена Большой Игры, свидетельствовала о том, что традиционная подозрительность и стремление переиграть соперника действительно уступали место партнерству и желанию заручиться взаимной поддержкой. Как справедливо отмечал в январе 1909 г. Гардинг, «все наше будущее в Азии обусловлено необходимостью развития лучших и самых дружественных отношений с Россией». А тремя месяцами позже, в меморандуме, получившим одобрение Грея, премьера Г. Асквита и самого короля Эдуарда VII, он утверждал, что даже прогерманская ориентация России в Европе не должна привести к коллапсу англо-русского понимания в Азии [1300]. Поэтому наряду с реформами главы военного ведомства Г. Холдена, Комитет имперской обороны и Генеральный штаб приступили к пересмотру всех прежних стратегических планов, перенося акценты с задач по укреплению обороны Гиндукуша и Сингапура на защиту северо–3апада Европы от внезапного германского нападения [1301].