Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Отсюда становятся ясными причины затяжных локальных войн 1830-х — 1840-х гг., которые вели англичане против воинственных племен, населявших северо–3ападную часть полуострова Индостан. И с этой точки зрения угроза русского вторжения в Индию рассматривалась Уайтхоллом как серьезная помеха для утверждения там власти британской короны. Окончание сначала Крымской, а вслед за ней и Кавказской войн реанимировало прежние опасения Лондона на этот счет, но речь о них пойдет в следующей главе.

Было бы, однако, неверным полагать, что к середине XIX в. англо-индийские торговцы сосредоточили контроль над потребительскими рынками Азии в своих руках [118]. Хотя передовая Англия тогда занимала первое место среди внешнеторговых партнеров отсталой России, баланс русско-британской торговли складывался в пользу Петербурга. Кроме того, империя Цин, а не Великобритания продолжал выступать главным конкурентом России на рынках ханств Центральной Азии, Восточного Туркестана и небольших горных княжеств Памира и Гиндукуша, по крайней мере, в первой половине позапрошлого столетия [119].

Рассмотрев политические и экономические предпосылки начала Большой Игры, следует также обратиться к анализу социо-культурных и цивилизационных мотивов. Любопытно, что К. Маркс, который на протяжении 1850-х гг. являлся внештатным корреспондентом крупной американской газеты Нью-Йорк Дейли Трибюн , одним из первых обратил внимание на эти факторы. Прогнозируя будущие результаты британского правления в Индии, он писал 8 августа 1853 г., что «Англии предстоит выполнить в Индии двоякую миссию: разрушительную и созидательную, — с одной стороны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой, — заложить материальную основу западного общества в Азии» [120]. Аналогичное мнение, хотя и спустя три десятилетия, высказывали некоторые российские эксперты в отношении прогрессивной роли царской империи в Туркестане: «Русские много сделали для местной цивилизации, прекратив этот хищнический режим (имеется в виду власть хана. — Е.С .) и дав первый толчок к ассимиляции различных по хозяйственному типу элементов населения. Благодаря нам обезопасились исконные торговые пути» [121].

По свидетельствам современников, практически все европейцы были склонны рассматривать и британскую, и русскую экспансию в страны Востока как необходимое средство ликвидации местных деспотий с их антигуманными законами, всеобщим бесправием, нищетой и болезнями. Тем более, что Лондоном и Петербургом декларировались принципы и нормы европейских просвещенных монархий, которые были призваны заменить варварские средневековые порядки. Примечательно, что даже природные условия азиатских государств, с точки зрения путешественников из Старого Света, соответствовали застывшим формам политического устройства ханств и эмиратов. Иллюстрацией служит отрывок из отчета капитана Ч.Ч. Валиханова, выходца из знатного казахского рода, поступившего в юности на русскую службу, который описал ситуацию, сложившуюся в деспотиях Среднего Востока к середине XIX в. следующим образом: «Центральная Азия на сегодняшнем этапе социальной организации представляет собой поистине печальное зрелище; ее современную стадию развития можно, так сказать, назвать патологическим кризисом. Вся территория без какого-либо преувеличения является ничем иным, как огромной пустошью, которую временами пересекают брошенные акведуки, каналы и колодцы. По затерянным песчаным равнинам с кое-где встречающимися развалинами, поросшими уродливым колючим кустарником и тамариском, бродят стада диких ослов и вряд ли менее агрессивных сайгаков. В середине этой «Сахары» по берегам рек попадаются небольшие оазисы, где растут тенистые тополя, вязы и тутовые деревья, дающие людям тень. В то время как ничто не нарушает однообразия пейзажа, за исключением встречающихся местами плохо обработанных рисовых полей и плантаций хлопка, перемежающихся иногда виноградниками и вишневыми садами, оставленными ленивым и недальновидным населением заботам Аллаха. В центре этих оазисов, возвышаясь над многочисленными курганами древних городов, уже давно занесенных песками, стоят жалкие глинобитные хижины, в которых живут представители дикой, варварской расы, деморализованные исламом и превращенные почти в идиотов политическим и религиозным деспотизмом их правителей…» [122]

Несмотря на различия в геостратегических амбициях великих держав, все они признавали роль христианской Европы в осуществлении цивилизаторской миссии на Востоке. Более того, монархи и политические лидеры Великобритании и России разделяли точку зрения, согласно которой христианская цивилизация, будь она католическая, протестантская (англиканская) или православная, являлась несравнимо более прогрессивной по своей сути, чем мусульманская, буддийская или конфуцианская. В одной из официальным нот на имя Ф.И. Бруннова, посла России в Соединенном Королевстве, министр иностранных дел лорд Расселл высказывался по этому поводу таким образом: «Я признаю цели русского правительства вполне законными, и в целом я всегда стоял на стороне цивилизованной державы против варварской страны. Мы (британцы. — Е.С .) сами действовали в Индии в силу непреодолимых обстоятельств, которые нередко заводили нас дальше, чем мы могли предположить заранее» [123].

Многие русские и британские высокопоставленные чиновники без преувеличения гордились той колоссальной ролью, которую, по их мнению, были призваны сыграть на Востоке обе империи. Например, лорд Лофтус, глава британского посольства в Петербурге, считал, что Англии и России «следует сообща продвигать цивилизацию и развивать как промышленность, так и торговлю в своих сферах (влияния. — Е.С .), без какой-либо ревности и без стремления к гегемонии» [124]. Сходную точку зрения относительно перспектив распространения идеалов просвещения в так называемых «варварских» государственных образованиях излагал и министр иностранных дел А.М. Горчаков: «Позиция России в Центральной Азии соответствует воззрениям всех цивилизованных стран, которые вовлечены в контакты с полудиким кочевым населением, не обладающим закрепленной общественной организацией. В таких случаях всегда происходит так, что более цивилизованное государство вынуждено в интересах безопасности своей границы и коммерческих отношений определенным образом господствовать над теми (племенами. — Е.С .), чей беспокойный и воинственный характер превращает их в нежелательных соседей» [125].

В данном контексте, используя метафору Э. Саида, «Запад рассматривался как герой, спасающий Восток от обскурантизма, отчуждения и непривычности» [126]. Несмотря на общеевропейское содержание концепции «бремени белого человека», фактически провозглашенной обеими державами в XIX в., характер российского и британского продвижения в Азию отличался рядом специфических черт. В противоположность британцам, которые руководствовались принципами англиканской, а по сути протестантской этики, хотя их оппоненты утверждали, что внешнеполитическая активность Лондона направлена лишь на эксплуатацию колоний и извлечение сверхприбылей [127], многие россияне искренне полагали, что только они выступают реальными защитниками гуманистических принципов, поскольку именно Русское государство всегда защищало Европу от бесчисленных кочевых орд, намеревавшихся вторгнуться в Старый Свет из глубин Восточной Азии. Обозреватель петербургского Экономического журнала А. Субботин прибегнул к следующему сравнению, чтобы обосновать это утверждение: «Самая (так в тексте. — Е.С .) роль России как передового поста Европы, не раз спасавшего ее от гибели, дает ей право на те страны, откуда выходили полчища, так долго тормозившие ее государственное развитие. Обладание смежными областями Средней Азии, вызываемое географической и исторической необходимостью, составляет отчасти справедливое возмещение за вековую борьбу с азиатской гидрой (курсив мой. — Е.С .), причем России пришлось много претерпеть за то, что она стала как раз на дороге из Азии в Европу, за то, что она мешала азиатским ордам «потопить» европейские государства, ограждая последние своей широкой спиной» [128].