Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Однако в силу своего положения и занятости также вопросами внутренней жизни ни британский, ни российский монархи не могли осуществлять ежедневный мониторинг текущих событий на далеких границах их империй. Поэтому роль глав и членов Кабинетов, обсуждавших пути и средства осуществления внешнеполитических шагов или организации специальных миссий трудно переоценить. Так, в Британии премьер-министр и статс-секретари ключевых ведомств — иностранных дел, военного, морского, по делам Индии, а позднее и колониального, с полным правом могут рассматриваться как непосредственные участники Большой Игры, потому что их влияние на процесс принятия и реализации внешнеполитических решений было весьма ощутимо. Сама личность и, конечно, деятельность таких национальных лидеров как Г. Пальмерстон, У. Гладстон, Б. Дизраэли и лорд Солсбери, наложили отпечаток на азиатскую политику Соединенного Королевства.

К примеру, изучение корреспонденции Пальмерстона вместе с воспоминаниями современников показывает, что глава правительства, человек сильной воли, кипучей энергии и могучего интеллекта, верил в предназначение стратегически неуязвимой Великобритании служить арбитром в «концерте Европы» [138]. Вот почему он критически воспринимал любую попытку оспорить роль Британии как светоча прогресса и основную движущую силу модернизации Востока в соответствие с классической парадигмой европейского либерализма. Комментируя перспективы русско-британского соперничества «на окраинах» двух империй, Пальмерстон писал в июле 1840 г.: «Кажется совершенно ясным, что рано или поздно казак и сипай, человек с Балтики и другой человек с Британских островов (так в тексте. — Е.С .) встретятся в центре Азии. Нам следует позаботиться о том, чтобы эта встреча произошла настолько вдали от наших индийских владений, насколько это для нас удобно и безопасно. Но ее не удастся избежать, оставаясь дома в ожидании визита» [139].

Следует подчеркнуть, что взгляды Пальмерстона на внешнюю политику базировались на двух фундаментальных принципах: необходимости поддерживать баланс сил в Европе и предотвращать покушение любого государства на торговые интересы Британии в других регионах планеты, будь это Персия, Индия или Китай. Нашумевший инцидент с неким доном Пасифико, которому Пальмерстон посвятил одно из выступлений в парламенте после того, как дом этого подданного британской короны в Афинах был разорен толпой местных жителей, подтверждает сказанное [140]. И хотя точка зрения тогдашнего главы Форин офис на геостратегические планы России могла отличаться от мнений Гладстона, Дизраэли или Солсбери, большинство ведущих английских политиков были убеждены в том, что царский режим постоянно стремился к гегемонии в Евразии, грозившей в итоге разрушением «концерта держав» и концом британского владычества над Индостаном. «Если русские возьмут Константинополь, — заявил Б. Дизраэли в ответ на запрос одного из членов парламента в октябре 1876 г., — они смогут в любое время направить свою армию через Сирию в дельту Нила, угрожая тем самым Британской Индии» [141]. В свою очередь лорд Солсбери, отражая приверженность Британии сотрудничеству с другими государствами в решении конкретных вопросов внешней политики без заключения долгосрочных союзов, рассматривал политику России как результат сочетания идеализма, интриг и силы. Однако, будучи реалистом, он полагал также, что для обеих империй, сухопутной и морской, вполне хватит места на пространствах Евразии для утверждения там принципов свободной конкуренции и торговли [142].

Острая необходимость для правительства соотносить политический курс и экономические интересы с действиями противоположной стороны нередко заставляла Уайтхолл проявлять чрезмерную осторожность в сочетании с уступками России по региональным проблемам [143]. Помимо этого, прагматичные деятели вроде лорда Солсбери были прекрасно осведомленны о том, что британское управление Индией основывается главным образом на военной силе, хотя они никогда не отрицали уже упоминавшихся выше моральных обязательств «белого человека» перед «туземным» населением. В случае Солсбери, кажется справедливым вывод о том, что великое восстание сипаев 1857–1858 гг. произвело неизгладимое впечатление на молодого тогда Роберта Сесила, сделав его крайне осмотрительным при формулировании внешнеполитических решений, касавшихся азиатских стран [144].

Не вызывает сомнений, как уже говорилось в начале этой главы, что ключевые министры должны пополнить список лиц, которые оказывали прямое или косвенное влияние на ход Игры. В отличие от своих русских коллег, все они согласно традиции были подотчетны парламенту, а до известной степени и общественному мнению [145]. Вот почему большинство членов британских Кабинетов можно отнести к государственным деятелям, обладавшим достаточной решимостью и интеллектом, чтобы оказывать влияние на позицию Соединенного Королевства в международных делах. Их количество достаточно велико, но особого упоминания, на наш взгляд, заслуживают лорды Грэнвилл и Лэнсдаун, а также сэр Эдвард Грей, много сделавшие для развития англо-русских отношений [146].

Говоря о британской властной элите в целом, анализ которой требует отдельного исследования, обратим внимание читателя на дискуссию сторонников «первой» и «второй» империй, окончившейся к 1860-м гг. предсказуемой победой последних. Реформаторы колониальной политики, такие как Эдвард Уэйкфилд, Чарльз Буллер, лорд Дархэм и сэр Уильям Молес-ворт, выступали за поощрение эмиграции и увеличение инвестиций в заморские территории, чтобы построить «вторую» империю в Азии. Все они были убеждены в том, что война самым негативным образом отражается на бизнесе, что материальные потери, снижение торговых оборотов и сокращение кредита — эти неизменные спутники любого длительного вооруженного конфликта, вызовут в конечном итоге социальный взрыв в метрополии и ослабление международных позиций Англии.

Завершение дискуссии не привело к единомыслию среди верхушки британского общества. В связи с активизацией России на просторах Евразии от Каспия до Тихого океана правящая элита Соединенного Королевства разделилась на сторонников наступательной ( forward ) политики — «форвардистов» и приверженцев курса «искусного сдерживания» ( masterly inactivity ) — «инактивистов». В то время как первые выступали за подчинение азиатских народов преимущественно путем установления прямого политического контроля, не исключая угроз, шантажа и применения военной силы, «инактивисты» скорее поддерживали меры Кабинета по косвенному воздействию на ситуацию и непрямому управлению зависимыми территориями путем заключения личных соглашений с правителями, предоставления им финансовых субсидий и развития торговых отношений [147].