Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Испытывая к кочевым народам чувство исторической мести за прежнее унижение своих славянских предков в период ига, русские, по мнению некоторых публицистов, стремились завершить великое историческое предназначение своего государства — разгромить и подчинить своей власти наследников беспощадных завоевателей прошлого — Чингиз-хана и Тимура, хотя, например, правителями центральноазиатских ханств на самом деле таковыми не являлись. То обстоятельство, что большинство кочевников в Центральной и Восточной Азии совершали набеги не только на российские приграничные районы, но и на земледельческие поселения в Персии, Афганистане или Восточном Туркестане, дополнительно стимулировало захватнические устремления царского правительства. Свою роль играли и сведения о невольничьих рынках крупных городских центров Азии, которые никогда не были так переполнены людьми всех рас и национальностей, включая славян, как в середине 1850-х гг. [129]

Показательно также, что британская политическая элита в течение длительного времени культивировала «теорию Питера Пэна», популярного сказочного персонажа, который пожелал навсегда остаться ребенком. Ее приверженцы были склонны рассматривать азиатов как детей, которые никогда не станут взрослыми. Поэтому они нуждались в патронаже и руководстве со стороны передовых наций, включая русских, которые, невзирая на автократический режим, были обязаны, по мнению западных политиков, сотрудничать с другими европейцами в осуществлении цивилизаторской миссии [130].

Таким образом, анализ различных мотиваций Большой Игры позволяет выдвинуть гипотезу о том, что геостратегические амбиции в сочетании с культурно-цивилизаторскими устремлениями преобладали над экономическими интересами России и Великобритании к началу их соперничества в Азии [131]. Однако, как показывает проведенное исследование, многое зависело от личностей наиболее значимых «игроков» и неписанных «правил» самой Игры, постепенно сложившихся благодаря ее логике.

Продвижение европейцев в страны Востока организовывалось целым рядом политиков, дипломатов, ученых и администраторов как в столицах империй или центрах колониальных владений, так и в укрепленных приграничных крепостях. Если в первом случае главную координирующую роль играли представители высшего государственного уровня власти — от монархов до министров, генералов и их ближайших советников, то следующие категории лиц включали преимущественно чиновников и военных на государственной службе, а также исследователей, путешественников, журналистов и других людей, нередко действовавших по обстоятельствам, выходя за рамки полученных ими инструкций. Кроме того, не стоит забывать и о местных жителях, которые добровольно соглашались за определенное, хотя и небольшое, вознаграждение выполнять информационно-разведывательные задания своих кураторов: британцев или русских.

Но начнем с коронованных особ. Что касается Соединенного Королевства, то можно без преувеличения констатировать, что историки детально исследовали роль королевы Виктории в британской внешней политике на протяжении всего периода ее царствования, но особенно после Крымской войны [132]. Поэтому рассмотрение этого вопроса выходит за пределы нашей работы. Укажем лишь, что дипломатическая корреспонденция Ее Величества свидетельствует о постоянных опасениях «славянской экспансии», успех которой мог бы кардинально изменить баланс сил и привести к установлению контроля России за Евразией. Продолжая развивать контакты с Романовыми по семейной линии, приятно пораженная безупречными манерами и высокой образованностью российских самодержцев от Николая I до Николая II, которые они демонстрировали во время своих визитов на берега Туманного Альбиона, Виктория, тем не менее, в периоды обострения англо-русских отношений обычно рекомендовала министрам своего Кабинета занимать твердую позицию в общении с официальным Петербургом [133]. Сменивший ее в 1901 г. король Эдуард VII перенес главный акцент своих в целом удачных дипломатических вояжей на проблемы европейской политики, которые приобрели актуальность в связи с перегруппировкой великих держав.

В сравнении с британскими монархами, внешнеполитическая активность которых ограничивалась парламентом, российские императоры всегда считали иностранные дела собственной прерогативой. По воспоминаниям А.Ф. Редигера, военного министра в 1906–1908 гг., «все вопросы внешней политики принадлежали компетенции Его Величества (Николая II. — Е.С .), и министры, кроме министра иностранных дел, информировались или приглашались к дискуссии только по специальным распоряжениям императора» [134]. Неудивительно поэтому, что Романовы посвящали немало времени и усилий Большой Игре. К примеру, послания Александра II упоминавшемуся князю Барятинскому в марте 1857 г. содержали размышления царя о текущих планах относительно Персии в связи с позицией Великобритании. В частности, император предупреждал, что «усложнение с этой (английской. — Е.С .) стороны будет очень неудобно для нас», что «разрыв с Англией сейчас невозможен», что России не следует «все внимание уделять только азиатской политике, хотя вес этого вопроса велик». Только после того, как она окончательно покорит Кавказ и установит свое владычество над Амурским бассейном, можно будет наступать в Центральной Азии [135].

Важно, что некоторые ближайшие сановники стремились внушить царю упоминавшуюся выше мысль об историческом праве самодержавного монарха наследовать результаты завоеваний великих азиатских владык. Для иллюстрации стоит привести высказывания Н.М. Пржевальского, наиболее известного русского военного исследователя Внутренней Азии, который незадолго до преждевременной кончины утверждал, что «кочевые монголы, дунгане, эти китайские мусульмане, и жители Восточного Туркестана, последние в особенности, в большей или меньшей степени преисполнены желания стать подданными Белого Царя, чье имя, также как и имя Далай-ламы, по-видимому, окружено в глазах азиатских масс ореолом мистического могущества». «Эти бедные азиаты, — заключал Пржевальский, — смотрят на приближение Российской державы с твердым убеждением в том, что ее приход символизирует для них начало счастливой эры и более безопасную жизнь» [136].

Практически все российские императоры, Николай II служит типичным примером, испытывали воздействие аристократических группировок при дворе, когда, как заметил лорд Солсбери в письме к Р. Морьеру, послу в России, «каждое влиятельное лицо, военное или гражданское, принуждало его (царя. — Е.С .) принимать по возможности решение, которое это лицо желало бы в данный момент, что приводило к случайному совокупному эффекту всех одобренных рекомендаций» [137].