Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Несмотря на то, что Саид Мохаммед-хан подозревал членов русского посольства в тайном подстрекательстве одного из крупнейших туркменских племен — йомудов восстать и отложиться от Хорезмского государства на юге, чтобы сделать хана более сговорчивым, Игнатьеву и его помощникам удалось собрать и обработать ценную информацию, которая подтверждала мнения других военных экспертов, в частности, М.Г. Черняева. В его записке на имя тогдашнего Оренбургского и Самарского генерал-губернатора А.П. Безака говорилось: «Хивинское ханство по своему географическому положению может иметь значение в административном отношении как центр управления племенами, кочующими в низовьях Аму[дарьи]. В торговом смысле оно имеет только самостоятельное значение как рынок для окрестных жителей. В отношении же торговли с Россией оно никогда не имело важности и не может приобрести ее, потому что лежит в стороне от торговых путей из Средней Азии в Россию» [287].

Прибыв из Хивы в Бухару, Игнатьев столкнулся с более трудной проблемой: он должен был разрешить по крайней мере два дипломатических «ребуса»: во-первых, предотвратить попытку эмира при содействии турецких агентов объединить тюркские государства для отпора русским, а во-вторых, выступить посредником между различными враждующими группировками в Бухаре, чтобы использовать внутреннюю смуту в интересах России [288]. Судя по отчету о поездке, представленному на высочайшее рассмотрение, Насрулла-хан пообещал Чрезвычайному Посланнику отпустить на волю всех русских рабов, взять под защиту торговцев, приезжающих из империи в эмират, даровать коммерческим судам право беспрепятственного плавания по Амударье в пределах его государства и снизить таможенные пошлины на российские товары, импортом которых занимались главным образом бухарские евреи. Однако самым примечательным результатом поездки Игнатьева стало обещание эмира Насруллы не принимать официальные миссии из Европы (читай — Великобритании!), а также не разрешать иностранцам пересекать Амударью и въезжать в эмират со стороны Афганистана. Примечательно, что хан даже предложил высокому гостю совместно выступить против Коканда. В свою очередь, Игнатьев строго запретил членам своего эскорта слоняться по улицам Бухары или выезжать из города по собственному усмотрению, дабы исключить малейшие проявления недовольства городских властей и самого правителя, памятуя о печальной судьбе Конолли и Стоддарта.

Хотя современники и позднейшие авторы, как, например, известный ориенталист С.В. Жуковский, который опубликовал специальное исследование по истории русско-хивинских и русско-бухарских отношений, обращали внимание на призрачность любых клятв и заверений со стороны восточных владык, которые получали европейские эмиссары во время переговоров, поскольку все эти договоренности, заключенные одним ханом, «не только не считались для другого хана обязательными, но даже и не сохранялись» [289], сам Игнатьев позитивно оценивал результаты командировки. Он писал, что поездка позволила ему убедиться в военной слабости и очевидной неспособности местных властителей эффективно противостоять движению России в Центральную Азию. Рапорт Игнатьева Александру II отражал убежденность Чрезвычайного Посланника в том, что словесные увещевания должны уступить место боевым действиям, которые отодвинут границы России далеко на юг и откроют местные рынки для ее товаров. Подводя итоги миссий, царь написал на полях отчета: «Читал с большим любопытством и удовольствием. Надобно отдать справедливость генерал-майору Игнатьеву, что он действовал умно и ловко, и большего достиг, чем мы могли ожидать! [290]»

Уже на склоне лет Игнатьев суммировал значение своего посольства в Хиву и Бухару следующим образом: «Главнейший и существеннейший результат посылки нашего агента (то есть его самого. — Е.С .) в Среднюю Азию в 1858 г. заключался в том, что рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену «дипломатических сношений» с хивинскими ханами и Бухарой. Сведения, добытые нашей миссией и добросовестное уничтожение прежнего «миража» вызвали крутой поворот в характере наших сношений с этими коварными и вероломными соседями, способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу их власти, на действительную их силу и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии сообразно достоинству и действительным потребностям России» [291].

Рассматривая центральноазиатский вопрос в более широком контексте, Игнатьев полагал, что правительству следовало бы поощрять персидского шаха взять Афганистан под свой контроль и заставить правителей Хивы, Бухары и Коканда изгнать из пределов их государств всех явных и тайных пособников Великобритании, чтобы те не противодействовали политике России [292].

Почти в одно время с посольством в Хиву и Бухару другая русская военно-научная экспедиция отправилась через Герат в Хорасан — самую обширную восточную провинцию Персии, пограничную с Афганистаном. Ее возглавил упоминавшийся Н.В. Ханыков, исследователь-востоковед, дипломат, основатель Кавказского отделения Императорского Русского географического общества (ИРГО). Это назначение было обусловлено прежними заслугами ученого, владевшего местными языками, например, фарси, и совершившего к 1858 г. несколько поездок по региону. Перед экспедицией ставилась задача сбора сведений о ситуации в Персии и Афганистане, особенно информации о характере взаимоотношений Дост Мохамеда и Насир-у-Дина [293].

Судя по переписке российского представительства в Тегеране и Азиатского департамента МИД, проблема Герата оставалась яблоком раздора между Персией и Афганистаном на рубеже 1850-х — 1860-х гг… Русские были встревожены интригами англичан, особенно после поражения шаха в вооруженной борьбе за этот город. Кроме того, попытки правительства Британской Индии разыграть «гератскую карту» также беспокоили царя и его министров. Неслучайно в декабре 1858 г. ежегодный отчет Азиатского департамента Горчакову звучал пессимистически по отношению к оценке перспектив российско-персидских отношений: «Эта слабая держава (Персия. — Е.С .) не может быть нам ни надежной союзницей, ни опасным врагом. Но ее независимость охраняет нас от сближения с владениями Англии и от столкновения с этой державой; благоустройство Персии служит залогом успехов нашей торговли с ней, а с ее внутренним спокойствием связано спокойствие нашей границы» [294].

Любопытно отметить, что в подтверждение сделанных выводов эксперты ссылались на дешифранты секретных донесений, которые британский посланник в Тегеране регулярно отправлял в Лондон и Калькутту и которые, очевидно, перехватывались секретными агентами на службе русского консульства в персидской столице [295].