Эмманюэль Ле Руа Ладюри - История регионов Франции

В самом начале аннексия, скажем так, — это эйфория (иногда быстро проходящая). И в самом деле, как это часто случается в такой обстановке, наступает период расставания с иллюзиями. Медовый месяц заканчивается. Супружеский союз, в котором есть любовь, несомненно, переходит, как сказал бы Фрейд, из лирической фазы (краткосрочной) к своей эпической фазе (длящейся долго и неизбежно периодически отмеченной конфликтами). Выражаясь менее галантно, скажем, что расставание с иллюзиями — это не просто неизбежное последствие маятникового движения общественного мнения. Разочарование (но это не было настоящее «похмелье») соответствовало вполне конкретным мотивам: в 1860 году Вторая империя во времена своего апогея практиковала священный союз с католической Церковью. Но впоследствии прихотливые изгибы французской дипломатии обязали стареющего Наполеона III поддержать, или хотя бы не сражаться в открытую с пьемонтским империализмом (антиримским) в центральной понтификальной Италии; именно эта поддержка и оказалась источником значительного разочарования среди савойских католиков.

После проигранной войны 1870 года, в которой солдаты из бывшего герцогства, как говорят, проявили себя очень достойно во французской армии против пруссаков, итак, после этой войны аннексия обрела, так сказать, второе дыхание. В обоих департаментах можно было увидеть появление, немного неожиданное, борцов-республиканцев, и даже, по прошествии нескольких лет, на выборах в законодательные органы 1876 года, департаменты оказались свидетелями самого настоящего триумфа все той же республиканской партии. От этого «присоединение» оказывается как бы во второй раз ратифицированным; но в данном случае эта вторичная ратификация, насколько бы неформальной и фактической она ни была, происходила среди левых сил, или, скажем так, по меньшей мере, левых центристских, а не так, как это было в 1860 году, преимущественно под эгидой местной католической церкви, слепо подчинявшейся в то время Наполеону III, а также ультраконсервативным идеям Пия IX. Так что же все-таки произошло после войны «семидесятого года»? Откуда такая «республиканизация» этой провинции, где а приори ничто не предвещало такой радикальной, скажем так, эволюции («радикальной» в англо-саксонском или немецком смысле этого слова, что подразумевает глубокий и характерный отрыв в сторону республиканской «зловещей стихии»). В Савойе «изменение точки зрения» стало тем заметнее, что республиканизация, увеличение количества голосов, получаемых левыми партиями, продлились, по меньшей мере, до 1920 года, когда местные правые силы получили некоторый вес, как в Шамбери, так и в Альбервилле. Конечно, в нашем распоряжении имеются на этот счет классические объяснения, которые можно применить ко многим другим провинциальным регионам, a fortiori парижским, Франции прошлых эпох. В ходе 1870-х годов республика герцогов очень быстро лишается своей жизненной силы и вскоре в итоге превращается в республику Юлиев. Конец сословия именитых горожан начиная с 1875–1880 годов предвещал конец старой аристократической элиты (в Савойе — не обязательно герцогской, она там была просто дворянской). Новым социальным слоям, которые гениально приветствовал Гамбетта, — врачам, нотариусам и особенно адвокатам, — отныне пришла пора сказать свое слово. И кроме того, развитие железных дорог и туризма, начало «белого угля» и все шире распространяющееся образование, в виде публичной школы по образцу Жюля Ферри, — все это большинство населения Савойи переживает как благодеяния существующего режима, другими словами, III Республики: в двух североальпийских департаментах накануне Первой мировой войны насчитывалось отныне менее 1 % неграмотных — есть о чем заставить мечтать наших педагогов 2000 года. Это превращение, которое кажется а приори удивительным, вполне сравнимо с многими другими аналогичными достижениями в остальной части Франции, и заслугу в этом стоит приписать республиканским учреждениям (и это притом что частное, католическое образование, в частности, на уровне средней школы, смогло в свою очередь сыграть неоспоримую роль в том, что касалось приобщения к культуре представителей элиты и даже масс).

Это значит, что остается еще место для тайны. В чем причины такой кардинальной перемены в 1870-е годы, которая показала себя конкретно в 1876 году прореспубликанскими проявлениями в Савойе, о которых мы только что говорили? Предложим гипотезу, и уже будет делом региональных историков сказать, имеет она или нет какую-либо ценность: во Франции быть правым, быть монархистом (другой способ, эквивалентный, объявлять все ту же принадлежность к правым силам) — это значило претендовать в итоге на верность графу Шамбору, единственному претенденту на трон, включившемуся в борьбу за власть в первые годы президентского срока Мак-Магона. Однако граф Шамбор, по правде говоря, звезд с неба не хватал. Он был посредственным лидером, к тому же пресловутых французских правых сил, привыкших к «размножению делением» внутри себя, а следовательно, к саморазрушению, самопогребению, принесению себя в жертву, или самосожжению, это можно назвать как хотите — вечная вдова Бенареса, эти французские правые силы!… Итак, граф Шамбор вызвал разочарование во Франции, не только в Савойе, у своих сторонников активной политикой разделения правых сил, которые он держал как будто на медленном огне, и более конкретно, своим упрямым отказом принять флаг-триколор, своей неразумной привязанностью к белому знамени, при виде которого и перед которым «ружья стреляли бы сами собой [237]».

Но то, что с этой точки зрения было справедливым для «внутренней» Франции, не было ли оно справедливым и для Савойи тоже? У монархистских стремлений в бывшем герцогстве не было особенных причин распространяться на династию Бурбонов. Они были направлены, если предположить, что они еще существовали, на Савойский дом. Аннексия 1860 года, только она одна, пробила в них сильную брешь, и они моментально устремились к Наполеону III и к (имевшей совсем мало законных прав на престол) династии Бонапартов. И не было никакой мотивации, которая могла бы это аннулировать и заставить монархистов от всего сердца примкнуть к делу графа Шамбора, который был абсолютно чужд, и не без оснований, савойским традициям. Преданность претенденту Бурбону могла себе найти в альпийском регионе (еще!) оправдания только в виде интересов голой политики настоящего момента, в любом случае крайне эфемерных, какими бы подлинно монархическими они не могли в действительности быть. Глупость Шамбора в этой неблагоприятно настроенной среде оказалась тем более губительной для него, если учитывать чисто савойскую обстановку. Итак, отсутствие местных корней удваивало in situ [238]политическую неадекватность: Шамбери не мог поладить с Шамбором. И кроме того, бывшие сторонники Кавура, антиклерикалы, которых в Савойе было много, которым уже больше нечего было искать со стороны Италии, массово обратились в сторону Республики… французской, поскольку она тоже была антиклерикальной…