Елена Рыдзевская - Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв.

Относительно времени появления в летописи рассказов о мести Ольги мнения исследователей расходятся. По Шахматову, это — вставки, причем первой (о расправе с древлянскими послами в Киеве и об избиении древлян на тризне) еще не было в Древнейшем своде — она сделана составителем Начального свода, а вторая (о древлянском походе Ольги и взятии Искоростеня) появилась впервые в Повести временных лет [454]. По мнению В. М. Истрина, эти рассказы не похожи на вставки и вполне [последовательно связываются с остальным повествованием летописца [455].

Как бы ни решать этот вопрос, принадлежность рассматриваемых здесь летописных преданий устному народному творчеству не вызывает сомнений.

М. И. Сухомлинов указывает на сходство между сожжением древлянских послов в бане и двумя эпизодами из саг, не делая, впрочем, никаких дальнейших выводов на основании этого сходства [456].

Из этих двух параллелей первая взята из саги о Ньяле [457]; герой ее был сожжен в своем доме напавшими на него врагами. В сагах, где говорится о распрях между исландскими вождями эпохи викингов, такой способ истребления противников — явление нередкое. Второй эпизод — из саги о Вига-Стюре, Viga-Styrs или Heiðarviga saga ; Стюр заманивает в баню двух людей, которых хочет погубить, и сжигает их [458]. Сюда же можно присоединить и датскую народную песню о том, как датская королева конца XII в. София, жена Вальдемара I, сожгла в бане свою соперницу [459].

Прямой и непосредственной связи между этими скандинавскими преданиями и летописным рассказом об Ольге и древлянских послах не замечается. Менее всего близка к нему гибель Ньяля, которого никуда не заманивают; на него нападают в его собственном жилище, которое подвергается настоящей осаде. Подобные столкновения в Исландии эпохи викингов являются небольшими внутренними войнами, в дальнейшем (XII–XIII вв.) принимающими уже довольно внушительный масштаб. В Heiðarviga saga предательское сожжение в бане уже несколько ближе к нашему летописному сказанию. Этот эпизод вообще принадлежит легендарному, а не историческому элементу в саге о Вига-Стюре. По поводу датской баллады о маленькой Тове, как она ласково называет эту соперницу гордой красавицы-королевы, можно, пожалуй, вспомнить русское происхождение Софии, правнучки Владимира Мономаха. Но гораздо ближе к преданию об Ольге то, что говорится в сагах о знаменитой Сигрид Гордой. Сведения о ней, о ее происхождении, ее браке сначала со шведским конунгом Эйриком (ум. в 993 г.), а затем с датским Свейном Тьюгускеггом, т. е. Раздвоенная Борода (ум. в 1014 г.), так же как и другие подробности ее биографии в имеющихся у нас источниках, неточны и противоречивы. Об этой исторической личности (если вообще считать ее вполне исторической, в чем некоторые ученые даже сомневаются) существует целая литература и ведется полемика среди скандинавских историков [460]. Входящая в состав свода саг, озаглавленного Heimskringla , сага о норвежском конунге Олаве, сыне Трюггви, на которую я здесь неоднократно ссылаюсь, знает Сигрид как вдову Эйрика Шведского; она — бабушка Ингигерд, жены Ярослава Мудрого. Сигрид является одним из характерных для саг женских образов, в которых отразилась энергия и самостоятельность женщины эпохи викингов [461]. Будучи владелицей многочисленных крупных хуторов, Сигрид была в экономическом отношении совершенно независима. По одной саге, она еще при жизни мужа была правительницей целой области. Саги приписывают ей видную роль в политических событиях ее времени и отзываются о ней как о мудрейшей из женщин, и к тому же вещей, forspа um marga hluti [462]. Прозвище «Гордая» рисует ее как личность властную, честолюбивую. Предание о ее расправе со сватавшимися к ней женихами, которых она сожгла в доме, где устроила для них пир, очень напоминает рассказ летописи об Ольге и древлянских послах, сватах князя Мала, которых она велела сжечь в бане. Мотив мести у Сигрид отсутствует; мстить ей не за кого, и она истребляет своих незадачливых женихов лишь с целью проучить мелких князьков, осмеливающихся свататься к ней. Вообще же сходство между этими двумя героинями летописи и саги, Ольгой и Сигрид, безусловно, есть. Правда, и тот, и другой женский образ как явление своего времени мог войти в предание и получить в нем сходную характеристику, каждый со своей стороны, независимо друг от друга, на основании сходных общественных и бытовых условий. Оба рассматриваемые здесь предания — не единственные в своем роде. Н. И. Коробка [463]приводит как параллель к мести Ольги рассказ Геродота об одной египетской царице, которая устраивает пир для убийц своего брата и топит их, выпустив на них воду из реки.

В отношении наших двух героинь, как и в целом ряде других случаев, обращает на себя внимание то, что предание о Сигрид, близкое к летописному — об Ольге, связывается с именем русского князя с востока, из Гардарики, т. е. с Руси, Виссавальда, в числе прочих сватавшегося к Сигрид. По мнению Ф. А. Брауна, это — Всеволод Владимирович, дважды упоминаемый в Повести временных лет: под 980 г. как сын Владимира и Рогнеды и под 988 г., где перечислены все сыновья Владимира. Но, как отмечает Браун, хронологически это не сходится с известиями саг: по хронологии, восстанавливаемой для Heimskringla [464], выходит, что Виссавальд ездил к Сигрид в Швецию и погиб там в 995 г. Во всяком случае, в летописи он оставил очень мало следов; о смерти его она ничего не знает. А после 988 г. в Швеции неожиданно появляется какой-то русский Всеволод-Виссавальд [465]. Дело неясно; очень возможно, что это и не сын Владимира, а какой-то одноименный с ним русский князь, оставшийся неизвестным в летописи, как, например, тот Хрисохир, родич Владимира, о котором упоминает Кедрин [466].

Кто бы ни был этот Виссавальд, но представляемый им русский элемент в рассказе саги о Сигрид и ее женихах устанавливает связь между этим рассказом и сходным летописным преданием об Ольге в смысле возможного занесения этого последнего в Швецию, у которой были тесные связи с Русью, и приурочения его к Сигрид.

Откуда же появился эпизод с Виссавальдом у исландского историка Снорри, сына Стурлы, составившего Heimskringla в 30-х годах XIII в.? Со шведскими легендами и преданиями он был знаком, и сам однажды побывал в Швеции. Не предпринимая специального исследования, трудно проследить происхождение интересующего нас здесь фрагмента древнесеверной Rossica . Во всяком случае, он известен не только у Снорри, а включен в так называемую легендарную редакцию саги об Олаве Святом, составленной, как полагают, довольно поздно (около 1240 г.), но восходящей к древнейшей саге о нем же. В дошедших до нас восьми отрывках этой древнейшей саги рассказа о Сигрид и ее женихах нет, но возможно, что он уже входил в состав этого памятника [467]. Он читается также в саге о другом Олаве Норвежском, сыне Трюггви, написанной в конце XII в. исландским монахом Оддом; здесь мы находим ту же мотивировку наказания Сигрид ее женихов, как и в легендарной саге об Олаве Святом, и в Heimskringla Снорри; Одд писал раньше Снорри; латинский текст его саги об Олаве, сыне Трюггви, дошел до нас в трех разных переводах и редакциях. Список той редакции, в которой есть рассказ о Сигрид [468], по мнению некоторых исследователей, — позже времени написания Heimskringla , и на этом основании Бур полагает, что в нем этот эпизод мог появиться под влиянием труда Снорри [469]. Как уже было сказано выше, вопрос о его литературной судьбе в составе северных саг нельзя решить без особого исследования. С норвежскими преданиями сказания о Сигрид были, во всяком случае, связаны тем, что в числе ее жертв был один норвежский областной конунг, отец знаменитого Олава Святого, и что впоследствии к ней сватался норвежский же и не менее известный конунг Олав, сын Трюггви [470]. Но в основе своей сага о Сигрид, несомненно, шведского происхождения, и можно думать, что именно в Швеции, на почве связей с Русью, произошло сращение мотива мести Ольги со шведскими сказаниями о близкой к ней по своему общему облику Сигрид.