Елена Рыдзевская - Древняя Русь и Скандинавия в IX–XIV вв.

В нашем летописном предании нет никаких прямых указаний на элемент мести и проклятия в пророчестве кудесника. Лишь в виде предположения, может быть слишком смелого, можно думать о выразившемся в этом враждебном отношении местного населения к Олегу как к завоевателю, захватчику и в такой роли, очевидно, большому любителю добычи и обильной дани. Здесь пришлось бы допустить какие-то обостренные отношения вроде тех, о которых летопись говорит под 862 г., если только позволить себе принимать ее слова как отражение подлинных исторических фактов. Но нет основания сомневаться в возможности подобных фактов; менее всего можно представить себе, что набеги норманнов, взимание ими дани и т. п. не вызывали вооруженного отпора. Как бы ни была искусственна и надуманна летописцем сама легенда о призвании князей, но вводное к ней сообщение об изгнании варягов и о прекращении уплаты им дани очень похоже на правду. Между варяжскими дружинами и местным населением, во главе которого стояли свои вожди, столкновений было, по всей вероятности, гораздо больше, чем можно заключить из летописи, в значительной мере упрощающей и схематизирующей то, что происходило на Руси в IX–X вв. как в области варяжско-русских отношений, так и в связи со значительно более существенным для ранней русской истории процессом феодализации общества и образования русского государства. Волхв, кудесник, как представитель местного общества, противопоставленный Олегу, — фигура вполне возможная [446]. При условии более благополучных отношений с князем понятно и такое явление, как «волхи-волшебники» в числе почетных гостей на пиру у Владимира Красное Солнышко [447]. В этом можно видеть отражение дохристианской эпохи и нечто весьма близкое к засвидетельствованной сагами почетной роли вещих женщин в древнескандинавском языческом обществе. Проводя это сравнение, я имею в виду, конечно, не заимствование и не влияние скандинавских обычаев на древнерусские, а стадиальную близость между скандинавами эпохи викингов и восточными славянами в их общественном и культурном развитии.

Под 945 г. Повесть временных лет рассказывает о походе Игоря на древлян, предпринятом по побуждению дружины этого князя («Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы»). Этот рассказ является яркой иллюстрацией к замечаниям К. Маркса относительно инициативы дружины, в поисках славы и добычи подталкивавшей своих вождей на новые предприятия [448].

Древлянский поход кончился для Игоря плачевно: он был убит, а вместе с ним погибла и та небольшая дружина, с которой он вторично пошел на древлян, «желая больша именья». Об отношениях Игоря к Древлянской земле мне придется говорить далее, в главе 7-й (о Святославе), учитывая при этом соображения Шахматова по поводу соответствующих мест летописи. Здесь я коснусь лишь тех сведений о смерти Игоря, которых нет в летописи и которые мы находим в столь ценной для нас «Истории» Льва Диакона (кн. VI, гл. 10): древляне привязали Игоря к двум согнутым деревьям, затем отпустили их, и он был разорван пополам. Как известно, наша летопись этой подробности не знает. Но не являются ли косвенным намеком на нее те слова, которые летописец приписывает древлянским послам, сброшенным по приказанию Ольги в яму, где их и засыпали живьем: «Пуще ны Игоревы смерти» (Повесть временных лет, 945 г.). Здесь как будто подразумевается какая-то особо жестокая смерть; на этом основании можно думать, что летописцу (по Шахматову, — составителю Начального свода) было знакомо то предание, которое мы знаем по Льву Диакону.

Параллелями к этому известию Льва Диакона является древнегреческое сказание о разбойнике Синисе, расправлявшемся со своими жертвами таким же способом, и один эпизод у Саксона Грамматика, где то же самое проделывает некий Rtftho , Ruthenorum pirata [449]. Для Саксона заимствование из классической литературы вполне возможно, как это и предполагал А. Ольрик [450], но вернее, что Rjzftho оказался русским не случайно, не в силу какой-то игры фантазии автора « Gesta Danorum » и что это — одно из тех мест у него, где контаминация с русскими преданиями не менее вероятна, чем с другими источниками. Шведский ученый X. Шюк объясняет появление у Саксона параллели к Синусу в лице Rоtho как отражение какого-то греческого народного предания, восходящего к античности и занесенного варягами из Византии на север [451]. Но почему же тогда Rоtho — русский? Даже если Саксон скалькировал его с Синиса, можно полагать, что он сделал его русским на основании знакомства с аналогичным преданием, касающимся русского князя.

Древнейшая летопись сохранила целый ряд преданий о княгине Ольге, жене Игоря, выступающей в рассказе летописца главным образом уже после смерти мужа. При его жизни о ней известно сравнительно немного: упоминается о его женитьбе на ней (Повесть временных лет под 903 г.), а в греко-русском договоре 944 г. она — одна из тех женщин, у которых есть свои послы в числе прочих, заключавших этот договор. Б. Д. Греков справедливо отмечает значение того факта, что русские женщины посылают своих представителей в Византию [452]. Это — ценное свидетельство о положении женщины в древнерусском обществе. К сожалению, те скудные данные, которые содержит летопись, относятся главным образом к верхушке общества, к представительницам княжеского рода и знати; таковые в договоре 944 г. сама Ольга и, очевидно, Предслава, а также та Сфандр, имя которой остается до сих пор неразгаданным. Тем не менее можно принимать эти данные как показательные для этой эпохи вообще. В дальнейшем Ольга проявляет себя как энергичная правительница, как представительница правящего княжеского рода; она возглавляет его с неменьшим авторитетом и с такими же правами, какие принадлежали мужчине…

В настоящем очерке я оставляю в стороне вопрос о крещении Ольги по летописным и житийным повествованиям и элемент христианской легенды, сильно отразившийся на многих устных преданиях о ней, очевидно, под влиянием духовенства, насаждавшего почитание ее как святой [453]. Среди всего остального материала коснусь лишь тех преданий, которые уже неоднократно были отмечены как близкие к скандинавским, а именно: месть Ольги древлянам за убийство Игоря — расправа с древлянскими послами и взятие Искоростеня.

Прежде чем перейти к этим преданиям, надо хотя бы вкратце затронуть спорный вопрос об этническом происхождении Ольги, являющейся в летописи, независимо от прославления ее как христианки, личностью не менее значительной, чем вещий Олег, и, во всяком случае, более выдающейся, чем Игорь. Данных для решения этого вопроса у нас очень мало. Имя «Ольга» весьма правдоподобно объясняется из скандинавского « Helga », как и «Олег» из « Helgi ». В этом, по всей вероятности, сказался лишь некоторый привходящий скандинавский элемент в происхождении или в личных связях Ольги. Считать ее норманкой нет оснований; Псков, откуда производит ее летопись, — во всяком случае, не из тех древнерусских центров, где можно предполагать особенно оживленное общение с норманнами. В летописных известиях о деятельности Ольги норманны не появляются, если не считать участия Свенельда и Асмуда в древлянском походе Ольги. Правда, в этих известиях ее соратники и ее окружение вообще не указаны — будь то русские или норманны или еще кто-нибудь иной. Имя ее посла в договоре Игоря с греками, Искусеви, до сих пор не расшифровано; едва ли оно норманское, но и на славянское не похоже.