Коллектив авторов - Вера и личность в меняющемся обществе [litres]

В настоящей статье исследуется, что могут рассказать некрологи русских православных священников о развивавшихся в последние бурные десятилетия существования Российской империи концепциях индивидуальности и современной личности [528]. Авторство некрологов за редким исключением принадлежало коллегам – приходским священникам или их сыновьям. Они могут быть прочитаны и как автобиографические, и как биографические тексты: оба жанра отдают дань, типологизируют и раскрывают индивидуальность и личность Нового времени. Индивидуальность, которая понимается как осознание отличности отдельного человеческого Я от других, следует отличать от самости (selfhood), которая включает как реляционный, так и рефлексивный компонент персональности (personhood): личность Нового времени отличает убеждение, что она может формировать не только самое себя, но и свой мир [529]. В первой части статьи речь идет о том, как некрологи священников, подобно всем современным формам биографии, для которых характерен критический взгляд и изложение истории человека от его рождения до смерти, выросли из агиографии, коммеморации прожитой жизни с дидактическими целями [530]. Находясь между агиографией и биографией, некрологи были и нормативными текстами, повествующими о праведно прожитой православной жизни для читавших их приходских священников, и описанием индивидуальных черт усопшего.

Второй раздел посвящен тому, как, описывая биографии приходского духовенства, авторы одновременно писали историю своего сословия; формирование модерного исторического самосознания их как членов этого сословия тесно переплеталось с вниманием к индивидуальной жизни священников, включая их собственную. В заключительном разделе исследуется постепенная демократизация создания жанра некрологов и процесса того, как, сохраняя свои дидактические и историко-хронологические задачи, этот жанр способствовал развитию личного самосознания авторов в процессе написания биографий. Прослеживая, когда и как этот жанр начал отклоняться от агиографии, я рассматриваю соотношение в нем сакральной и секулярной функции и исследую, как, почему и в какой степени у рядового духовенства господствующей церкви Российской империи накануне революции проявлялась модерная культура личности.

В некрологе о. Алексея, написанном его сыном, встречаются различные топосы, характерные для некрологов приходских священников: усопшего любили и уважали его прихожане, он был глубоко набожным, обращался со своими подчиненными на равных, отличался невероятным трудолюбием, обычно подтверждаемым тем, что он работал вплоть до своего смертного часа; усопший нежно любил свое семейство и никогда не жаловался на перенесенные им мытарства:

В день смерти покойный принимал приехавших к нему по делам некоторых священников своего округа ‹…› Он был в приходе как отец в своей обширной семье ‹…› Истинно христианская любовь, истинно христианский мир царил в его доме ‹…› Как отец, почивший весь ушел в любовь к своим детям. Он жил их горем, их радостями. С ними делился он последнею копейкою (покойный поставил на ноги восемь человек детей), отказывая себе во все необходимом ‹…› Действительно деля свое горе только с верною подругою своей жизни, почивший не любил посторонним жаловаться на трудности своей жизни [531].

Эти топосы, не всегда соответствовавшие действительности – во всяком случае в отношении того, что приходские священники никогда не жаловались, – характерны для «агиографической деперсонализации» [532]. Стандартная модель некрологов заключалась в апологии покойного, а такая апология опирается на систему ценностей определенной эпохи и среды, в которых жили усопший и автор некролога. Не удивляет, что черты характера, которые особо отмечены у священников, замечательно схожи с идеалами, предписанными для приходских священников в семинарских учебниках, руководствах по обхождению для духовенства и их семей и в сборниках образцовых проповедей [533]. Топосы в некрологах служили, таким образом, тем, что в одном исследовании агиографии названо «идеальным руководством для поведения», или тем, что Василий Осипович Ключевский в своей работе XIX века о житиях святых назвал не индивидуальными особенностями отдельной личности, а тем, что вписывается в определенную установленную норму [534].

Однако даже в житиях святых топосы представляют собой и гибкие элементы нарратива [535]. Некрологи священников периода поздней Российской империи в целом вписываются в два общих типа, которые отличаются друг от друга целым рядом различных, но не обязательно взаимоисключающих характеристик и разной манерой отношения к миру. Первый тип священника характеризуется тем, что он смиренный и скромный, удалившийся от суетных дел. Высшая слава, которой он ищет, не соотносится с достижениями в миру. Он всегда в ровном настроении, проявляя незлобивое присутствие духа и доброту. Он никогда не жалуется, даже если покаран несправедливо. Он требователен к себе, но невероятно терпим к слабостям других. Шутки и пустословие ему чужды. Он обожает книги, но читает только богословские тексты. Его излюбленная часть священнического бытия – служить литургию, в этом смысле он «не от мира сего». Некролог священника, подходящего под этот тип, описывает его так:

Насколько о. Михаил был добр и снисxодителен к другим, насколько, если только не более, он был строг к себе. Строгое воздержание, скромность и умеренность во всем были его постоянными спутниками до гроба. Не любя роскоши, о. Михаил не любил и неряшливости. В доме у него царил уклад строгой церковности, такую теперь редко встретишь, и замечательный порядок [536].

Второй тип отличает стремление высказывать всю правду, невзирая на последствия, и работать над совершенствованием внешнего мира. Чрезвычайно критически настроенный по отношению к себе, он осуждает и нравственные изъяны у других. Он считает себя пастырем и часто удостаивается признания за свое учительство и живые проповеди. Высокую оценку заслуживает постоянно его ум и эрудиция как в религиозной, так и в светской сфере, делая его «протоинтеллигентом». О. Алексей, пример этого второго типа, описан сыном так:

Даже в старческие годы своей жизни он не был ригористом, консерватором, оценивающим явления текущей жизни с точки зрения своего старого, «доброго» времени. Высоко ценя истинно доброе в старом времени, он с равным сочувствием относился к всем добрым и разумным веянием нового времени. У него не было, поэтому, старческой нетерпимости, досадливого «брюзжанья» не новые порядки. Вот почему и любила его молодежь, наезжавшая на правах товарищества к его детям. Самый внимательный и усердный читатель духовной периодической печати, почивший о. протоиерей не мог жить без газеты и любил читать разныя новинки в области светской публицистики и литературы, которые обыкновенно привозили ему его сыновья. Любил о. протоиерей побеседовать с каждым «свежим» человеком о текущей жизни, о злобах дня [537].