Джеймс Хайнцен - Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953 [litres]

Сараев (уже просидевший в лагере 18 месяцев) сразу же признается в любви и верности Сталину, партии, революции и родине. Он не диссидент 45. Он пишет, что жестокие послевоенные законы против хищений государственной и личной собственности были абсолютно необходимы. Он приветствует решительную борьбу советского правительства с ворами, бандитами и прочими врагами советского государства после войны и неурожая 1946 г.: «Отсюда вытекает, что Правительство совершенно правильно и своевременно издало Указ от 4.VI-47 г. об охране государственной и частной собственности граждан». Правоохранительные ведомства должны защищать социалистическую собственность и государственный аппарат и от внутренних, и от внешних врагов советской власти, каковых следует поголовно выявлять и сокрушать.

Признав, что в советском обществе таятся опасные «преступные элементы», автор письма резко меняет направление рассуждений. Некоторые работники судов и прокуратуры, предупреждает Сараев, преследуют и осуждают невиновных. Они совершают серьезные ошибки, «аналогичные, в большей или меньшей степени, ошибкам 1937 года». «Своими неправильными методами работы, – пишет он далее, – они вредят нашему государству, озлобляют народ, искусственно преувеличивают преступность и врагов народа в стране». Фактически ошибочные обвинения со стороны следователей прокуратуры играют на руку «англо-американскому империализму», поскольку настраивают советских людей против руководства.

Обращаясь к собственному гулаговскому опыту, Сараев замечает, что многие тысячи заключенных, прошедших через лагерь, где он содержится, все четыре года войны боролись против фашизма: «Храбро сражались за Москву, за Сталинград, за Курск и т. д. Они имеют правительственные награды и неоднократные благодарности от Иосифа Виссарионовича Сталина…» Однако «многие и очень многие из них привлечены к уголовной ответственности и осуждены неправильно». Следователи прокуратуры сфабриковали дела против них либо раздули тяжесть совершенных ими проступков: «Ко всем людям подходят с одной меркой – преступник. Человек, случайно допустивший незначительную ошибку в работе, или вор-рецидивист, или заядлый враг Советской власти». Сараев приводит пример ряда людей, встреченных им в лагере, которых неправильно осудили и приговорили к большим срокам – всех за хищение госсобственности. Члены партии, чьи подчиненные растрачивали средства, получили суровые приговоры, хотя начальники о преступлениях даже ничего не знали. «Простые, необразованные» люди отсиживают чудовищно долгие сроки за мелкие преступления. Он рассказывает о деле некоего Г. А. Бархатова, глухого, неграмотного человека, работавшего механиком в гараже. Однажды у него в зажигалке кончилась горючая жидкость, и он налил туда две чайные ложки казенного бензина общей стоимостью на 18 копеек: «Следователь в грозном духе составил обвинительный материал, а судья осудил на 8 лет… Неужели работники прокуратуры считают приговор суда правильным?»

«Можно было бы, – сетует автор, – привести десятки и сотни других фактов, когда суды лишают свободы на 10-20 лет за небольшие преступления, за 5-6 кг картофеля, за 750 гр. муки, за 7 кг соли и т. д.». Сараев призывает создать специальную комиссию для проверки работы прокуратуры и судебных органов и освободить всех невиновных. Это, по его заявлению, «сократит преступность в стране минимум на 60-70 %». Иными словами, он уверен, что до 70 % заключенных осуждены или приговорены неправильно. Однако, указывает он, когда осужденные или их родные подают жалобы на несправедливые приговоры, почти все они сразу отклоняются 46. «Только вера в правительство, в ЦК ВКП(б) и лично в Иосифа Виссарионовича Сталина придает силы апеллировать об освобождении из заключения и о восстановлении в рядах ВКП(б)», – заключает Сараев.

Письмо Сараева передает возникающее у части общества при виде волны арестов за хищения госсобственности ощущение, что органы уголовной юстиции попросту не работают как надо, растущие сомнения по поводу осуждения огромного количества невинных людей за мелкие нарушения. Многие из этих людей вместе с их родными искали неформальные способы исправить предполагаемую несправедливость. Сделки на основе незаконных подношений служили одним из таких способов.

Важно отметить, что, по всей видимости, даже беря взятки, определенные пределы судьи не переступали. В мире взяточников существовала некая мораль. Почти во всех делах, материалы по которым я видел, судьи, принимавшие незаконную плату, проявляли снисходительность лишь к хозяйственным и имущественным преступлениям (но не политическим и не насильственным). Это объяснялось несколькими причинами. Во-первых, судьи, видимо, полагали, что брать взятки в случае хозяйственного или имущественного преступления менее рискованно; во-вторых, несоразмерность наказания за мелкие хозяйственные нарушения или кражи вдохновляла родственников на попытки добиться освобождения обвиняемых; в-третьих, посредники тоже не столь охотно участвовали в сделках, касающихся политических или насильственных преступлений; наконец, большинство судей, кажется, считало морально недопустимым освобождение уголовников, совершивших насильственные преступления, или «врагов правительства». В случае же неполитических преступлений многие оправдывали свои действия на том основании, что в известной степени восстанавливали справедливость.

Судя по имеющимся документам, купить заступничество за лицо, обвиняемое в политическом или насильственном преступлении, удавалось крайне редко. Обнаружено очень мало примеров, когда прокуроры или судьи принимали взятки за особый подход к делам людей, обвинявшихся в контрреволюционных преступлениях по ст. 58 47. Судья Верховного суда Шевченко дал показание, что, когда его попросили вмешаться в дело Чачиашвили (за плату), он отказался, поскольку последнего арестовали за «контрреволюционное преступление» 48. Точно так же есть лишь ничтожная горстка примеров документированных дел, в которых обвиняемому, совершившему насильственное преступление, помогал судья за взятку 49. Неясно, отказывались ли судьи вмешиваться в такие дела по этическим соображениям или не желали идти на риск куда более серьезного наказания в случае разоблачения 50.

Таким образом, хотя некоторые судьи проявляли готовность освобождать – за деньги – осужденных за имущественные, хозяйственные или служебные преступления, считая таковые словно не дотягивающими до некоего невидимого порога, они не хотели переступать этот порог ради «опасных» преступников. В общем спектре уголовных дел, видимо, существовали определенные категории, в рамках которых судьи и прокуроры позволяли себе рискнуть. Осужденные по таким делам не являлись закоренелыми преступниками. Это были главным образом мелкие растратчики, воришки, работники-несуны, крестьяне, таскавшие продовольствие из амбаров и с полей, дельцы теневой экономики. Как правило, судьи (и, скорее всего, прокуратура с милицией) не находили подобных преступников «опасными» и, вероятно, могли оправдать в собственных глазах отмену их осуждения. Политических же преступников они полагали угрозой обществу, так же как убийц, бандитов и вооруженных грабителей.