Сергей Куличкин - Ватутин

Через четыре дня советские танки были под Радомышлем, в 90 километрах от Днепра, а еще через два дня части 38-й армии и 1-го гвардейского кавкорпуса ворвались в Житомир. «Широкий и глубокий клин, вбитый русскими в немецкую оборону, грозил отсечь группу армий «Юг» от группы армий «Центр», поэтому необходимо было принимать срочные контрмеры», — писал впоследствии начальник штаба 48-го танкового корпуса генерал Ф. Меллентин.

И они были предприняты. Гитлер в приказе от 29 октября заявил: «Я перебросил на Восток дивизии с Юга и Запада, чтобы обеспечить разгром сил противника, наступающих через Днепр... Это наступление будет означать решающий перелом в обстановке на всем южном крыле...»

В этот месяц Николаю Федоровичу пришлось пережить много неприятных минут. Конечно, он предполагал, что гитлеровцы предпримут мощное контрнаступление и внутренне был готов перейти к обороне. Как вспоминал С.П. Иванов, Ватутин, не скрывая удовлетворения, облегченно вздохнул, получив директиву Ставки о переходе войск фронта на центральном участке к обороне. Во исполнение приказа Николай Федорович начал снимать с букринского плацдарма дивизии и направлять их под Фастов. Туда же направлялись части, ранее предназначавшиеся для усиления 38-й и 60-й армий. С подходом 1-й гвардейской армии и 25-го танкового корпуса эта группировка должна была вновь перейти в наступление, овладеть Попельней, Белой Церковью и далее наступать на Казатин.

Очень тяжело пришлось нашим войскам под Житомиром. Здесь Манштейн сосредоточил 15 дивизий, в том числе 7 танковых и моторизованных. И это против нашего ослабленного 1-го гвардейского кавкорпуса. 15 ноября немцы перешли в наступление и через неделю ценой больших жертв овладели Житомиром, а к 25 ноября продвинулись вперед до 40 километров.

На правом фланге продолжала наступать 60-я армия Черняховского. 17 ноября она освободила Коростень, через два дня — Овруч, но уже в начале декабря тоже попала в тяжелое положение. До 200 немецких танков разрезали боевой порядок 30-го стрелкового корпуса, вышли в тылы 15-го стрелкового корпуса генерала И.И. Людникова, и перед армией встала реальная угроза окружения.

Гитлеровская кинохроника вновь запестрела победными кинокадрами. Фашистская печать взахлеб предрекала неизбежное поражение Красной Армии. Особой похвалы удостоился генерал Гассо фон Мантейфель, командир 7-й танковой, бывшей роммелевской, «дивизии призраков». Он, служивший еще Вильгельму II, удостоившийся за войну 25 аудиенций у Гитлера, должен был выполнить личный приказ фюрера — ворваться в Киев.

Как же тяжелы были для нас эти дни! Ватутин знал, что в тылу сосредоточиваются большие резервы. Подходила 1-я гвардейская, 18-я, 1-я танковая армии, два танковых корпуса, но надо было выиграть время. Конечно, очень заманчиво было применить свое излюбленное средство — разящие контрудары, но беспокоила судьба Киева.

Ватутин обзвонил всех командармов, обрисовал обстановку и потребовал — стоять насмерть!

В эти дни ему пришлось выдержать серьезный моральный удар. Перед глазами еще стояло обиженное лицо незаслуженно снятого Ставкой начальника штаба С.П. Иванова. Теперь очередь была за ним. Заканчивалась Тегеранская конференция, и Сталин под впечатлением ее успеха высказал недоверие командующему 1-м Украинским фронтом. Причем сделал это по-иезуитски, послав разбираться с положением под Киевом командующего соседним фронтом Рокоссовского и намереваясь заменить им Ватутина. Верховный целенаправленно стравливал военачальников. Лучшей иллюстрацией этому могут служить воспоминания самого Константина Константиновича: «Должен сознаться, что это распоряжение меня смутило. Почему разбор событий на 1-м Украинском фронте поручается мне? Но раздумывать было некогда...

Штаб фронта располагался западнее Киева — в лесу, в дачном поселке. Ватутин был уже предупрежден о нашем прибытии. Меня он встретил с группой офицеров управления фронта. Вид у него был озабоченный.

Н.Ф. Ватутина я знал давно: в Киевском Особом военном округе он был начальником штаба. Высокообразованный в военном отношении генерал, всегда спокойный и выдержанный.

Как я ни старался, дружеской беседы на первых порах не получилось. А ведь встретились два товарища — командующие соседними фронтами. Я все время пытался подчеркнуть это. Но собеседник говорил каким-то оправдывающимся тоном, превращал разговор в доклад провинившегося подчиненного старшему. В конце концов я вынужден был прямо заявить, что прибыл сюда не с целью расследования, а как сосед, который по-товарищески хочет помочь ему преодолеть общими усилиями те трудности, которые он временно испытывает.

— Давайте же только в таком духе и беседовать.

Ватутин заметно воспрянул духом, натянутость постепенно исчезла. Мы тщательно разобрались в обстановке и ничего страшного не нашли. Пользуясь пассивностью фронта, противник собрал сильную танковую группировку и стал наносить удары то в одном, то в другом месте. Ватутин вместо того, чтобы ответить сильным контрударом, продолжал обороняться. В этом была его ошибка. Он мне пояснил, что если бы не близость украинской столицы, то давно бы рискнул на активные действия.

Но сейчас у Ватутина были все основания не опасаться риска. Помимо отдельных танковых корпусов две танковые армии стояли одна другой в затылок, не говоря об общевойсковых армиях и артиллерии резерва ВГК. С этим количеством войск нужно было наступать, а не обороняться. Я посоветовал Ватутину срочно организовать контрудар по зарвавшемуся противнику. Ватутин деятельно принялся за дело. Но осторожно намекнул: а когда же я вступлю в командование 1-м Украинским фронтом? Я ответил, что и не думаю об этом, считаю, что с ролью командующего войсками фронта он справляется не хуже, чем я, и что вообще постараюсь вернуться к себе, так как у нас и своих дел много. Ватутин совсем повеселел.

Меня несколько удивляла система работы Ватутина. Он сам редактировал распоряжения и приказы, вел переговоры по телефону с армиями и штабами. А где же начальник штаба фронта? Генерала Боголюбова я нашел в другом конце поселка. Спросил его, почему он допускает, что командующий фронтом загружен работой, которой положено заниматься штабу. Боголюбов ответил, что ничего не может поделать: командующий все берет на себя.

— Нельзя так. Надо помочь командующему. Это прямая обязанность ваша, как генерала и коммуниста.

Должен прямо сказать, что Боголюбов по своим знаниям и способностям был на месте. Возможно, излишнее самолюбие помешало ему на этот раз добиться правильных взаимоотношений с командующим.

Боголюбов обещал сделать все, чтобы не страдало общее дело. Поговорил я и с Ватутиным на эту тему. К замечанию моему он отнесся со всей серьезностью. Смутился: