Стивен Коткин - Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000

В этом контексте решающим поворотом в судьбе СССР могли бы стать предложения, высказанные сразу после смерти Сталина Лаврентием Берией. Исключительно искусный и кровавый администратор, Берия стоял во главе военно-промышленного комплекса, который постепенно, начиная с индустриализации 1930-х годов, а затем во время Второй мировой и в начале холодной войны, все более ощутимо доминировал над дуалистической партийно-государственной системой. В 1953 году Берия предложил лишить партию управленческих функций, передав их государственному аппарату, и усилить роль «национальных кадров» из союзных республик (также являвшихся опорой его власти). Мы никогда не узнаем, смогли ли бы эти идеи, будь они реализованы, более эффективно сохранить целостность федерализованного по национальному признаку и скрепляемого лишь партией Советского Союза [63] Берия также предлагал избавиться как от обузы от Восточной Германии в обмен на единую нейтральную Германию. См.: «Новый курс» Л. П. Берии // Исторический архив. 1996. № 4. С. 132–163. См. также: Fairbanks Ch.H., Jr. National Cadres as a Force in the Soviet System: The Evidence of Beria’s Career, 1949–1953 // Azrael J. (ed.). Soviet Nationality Policies and Practices. N. Y., 1978. P. 144–186; Kramer M. Declassified Materials from CPSU Central Committee Plenums: Sources, Context, Highlights // Cahiers du Monde Russe. 1999. Vol. 40. № 1–2. P. 271–306. . Другие руководители страны сумели «разобраться» с Берией прежде, чем он «разобрался» с ними. В последовавшей борьбе за власть верх взял Хрущев при поддержке презираемых «технократом» Берией партийных аппаратчиков. Новый руководитель страны еще более увеличил доминирование партийных органов по отношению к государственным, развив тем самым тенденцию, наметившуюся еще при Сталине, на XIX съезде КПСС в 1952 году.

Однако усиленный Хрущевым партийный аппарат вскоре повернулся против него самого. Так советская партийно-государственная система одновременно пыталась обновить социализм и сама же блокировала эти попытки. Эта диалектика реформ и контрреформ и была той политической динамикой, благодаря которой Горбачев стал руководителем страны и которой он виртуозно пользовался, что проявилось и в манипулировании Лигачевым с помощью «дела» Нины Андреевой, и в маневре с «реорганизацией» Секретариата ЦК. Но именно этот последний маневр и взорвал бомбу, заложенную в 1922 году в саму структуру Советского Союза. Он имел столь роковые последствия, что они затмили любые тактические успехи генсека [64] О Горбачеве как о тактике см.: Tretyakov V. Gorbachev’s Enigma // Moscow News. 1989. № 48. . Самый пикантный момент в написанных годы спустя мемуарах Горбачева касается политических реформ 1988–1989 годов: он пишет, что «не был готов» тогда «выдвинуть по-настоящему глубокую программу, включающую преобразование унитарного государства в действительно федеративное» [65] Горбачев М. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 443. . Но саботировав работу Секретариата ЦК, он невольно получил именно то, об отсутствии чего потом сожалел! Как писал в 1991 году один из его главных военных советников маршал С. Ф. Ахромеев, «в соответствии с Конституцией СССР высшие республиканские органы власти соответствующим союзным органам не подчинены. Они связывались воедино только партийным влиянием и партийной дисциплиной… Понимало ли все это Политбюро во главе с М. С. Горбачевым? Должно было понимать» [66] Ахромеев С. Ф., Корниенко Г. М. Глазами маршала и дипломата. С. 312. .

Даже если бы Горбачев не покушался на Секретариат, ему бы пришлось бросить все силы для подчинения центру союзных республик, которые имели собственные государственные границы и институты управления. Теперь же, с разрушенной системой центрального партийного контроля, дискредитированной партийной идеологией и парализованной системой плановой экономики, Горбачев обнаружил, что Верховные советы республик начали действовать в полном соответствии с той ролью, которой он их сам невольно наделил: они стали парламентами фактически независимых государств. В марте 1990 года, в пятую годовщину своего пребывания у власти, он добился от Политбюро согласия, а от Верховного Совета СССР — утверждения себя в качестве Президента СССР. Однако к тому моменту центральная власть уже была рассредоточена, а само будущее Союза оказалось под вопросом.

Нападение Горбачева на потенциальную политическую опору консерваторов между тем увенчалось впечатляющим успехом. Однако в нем не было никакой необходимости. В своих мемуарах Лигачев жаловался, что на протяжении долгого времени он не осознавал всей важности «реорганизации» Секретариата, осуществленной Горбачевым в 1988 году. Даже разгадав позже маневр Горбачева, он не стал поднимать этот вопрос на заседаниях Политбюро. Когда его поднял кто-то другой, Горбачев многозначительно спросил Лигачева, не нужен ли ему лично Секретариат. Второй человек в партии признается, что он, не желая показаться амбициозным, промолчал, а после заседания отправился к себе в кабинет и начал писать своему шефу панические письма. «Горькая правда, — сокрушается Лигачев, — заключается в том, что я оказался прав». Но если Лигачев тогда уже понимал, что социализм и Союз в опасности, то горькая правда заключается в том, что у него — человека, благодаря своему положению более любого другого способного остановить генерального секретаря, — не хватило для этого ни ума, ни воли. Лигачев занимал кабинет, когда-то принадлежавший Суслову — одному из тех, кто стоял за устранением от власти Хрущева. Но Сусловым он не стал. Отправляя лигачевские письма в архив, Горбачев продолжал беспорядочные попытки реформировать социализм. Однако это была не реформа. Это было упразднение.

Поскольку Лигачев разделял веру Горбачева в возможность вдохнуть в систему новую жизнь, он отказывался признать, что именно перестройка ускорила крах системы и что вина за этот крах лежит на человеке, которому он помог прийти к власти. Вместо этого он сетовал на извращение идеи перестройки «радикальными заговорщиками» вроде Яковлева, намеревавшимися разрушить социализм. «Настоящая драма перестройки, — пишет Лигачев, — состоит в том, что процесс самоочищения нашего общества, начатый в недрах КПСС… был извращен» [67] Лигачев Е. К. Загадка Горбачева. С. 38. Незнание не могло считаться оправданием, отмечает он, поскольку «Политбюро располагало практически исчерпывающей информацией в связи со всеми конфликтными ситуациями, — будь то чисто политическими, экономическими, финансовыми или межнациональными» (Там же. С. 110). Н. И. Рыжков, который в 1985–1990 годах был при Горбачеве председателем Совета министров, также впоследствии обвинял «предателей» перестройки. См.: Рыжков Н. И. Перестройка: история предательств. М., 1992. . Мы сталкиваемся с нелепым аналогом великолепного горбачевского хода с возложением вины за провалы на консерваторов. Действительно, Яковлев постоянно переигрывал Лигачева (например, когда Политбюро решало приструнить кого-нибудь из руководителей СМИ, Яковлев «подчинялся» своему номинальному начальнику Лигачеву, приберегая для себя роль закулисного «вдохновителя» нелицеприятных публикаций). Однако соглашаясь с тем, что Яковлев был «отцом перестройки» (это звание тот присвоил себе сам), Лигачев не отдает должного генеральному секретарю. Настоящим «заговорщиком» был именно Горбачев [68] Болдин, признавая важную роль Яковлева, пишет, что отношения последнего с Горбачевым «не всегда были гладкими. Горбачев постоянно находил способы ограничить инициативы Яковлева» ( Boldin V. Ten Years That Shook the World. P. 160). Яковлев утверждает, что они с Горбачевым «разговаривали почти каждый день и достаточно откровенно». См.: Яковлев А. Н. Омут памяти. С. 444. . Еще более важно, что, подобно арбатской сувенирной матрешке, внутри Горбачева был Хрущев, внутри Хрущева — Сталин, а внутри этого последнего — Ленин. Предшественники Горбачева построили здание, напичканное минами-ловушками, взрывающимися от реформаторских импульсов.