Михаил Медведев - Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

Комитет 26 декабря 1826 г. при Николае I, вплотную занявшийся сословным вопросом, выработал законодательство, призванное «очистить» дворянство от паразитарного балласта и воспрепятствовать его размыванию разночинным элементом. Корректируется «Табель о рангах», путем повышения «чина», необходимого для закрепления потомственного дворянства. Отчетливо выражается сословный характер николаевской системы просвещения, системы классических и реальных гимназий.

Фактически курс на постепенное освобождение крестьян был взят изданием павловского указа о «трехдневной барщине» 5 апреля 1797 г. Избрана была форма урегулирования отношений помещиков с крестьянами — регламентация «сверху» нормы эксплуатации, носящая, впрочем, не обязательный, а рекомендательный характер.

Локализация реформ в отдельных государственных сферах стала принципом реформаторства в XIX в., исключая, быть может, период «великих реформ» 1860–1870-х гг. Так и крестьянская политика Александра I и Николая I не шла дальше «отсечения» отдельных вопиющих проявлений крепостничества (запрещение продажи крестьян на своз) или его «зон» (освобождение крестьян в Прибалтике в 1804–1816 гг.; реформа П. Д. Киселева в государственной деревне). Методология «локализации», заметная и в конституционных экспериментах Александра I, — не что иное, как положительный опыт, извлеченный из павловского образа действий крутыми и повсеместными преобразованиями.

Павел I заложил физические и законодательные основы прочности династии. Законом о престолонаследии 1797 г. был четко определен порядок замещения трона. Отменялся петровский указ о праве самодержца назначать себе преемника по выбору, навсегда исключалось женское правление. Наличие нескольких прямых наследников престола — мужчин, регламентация прав на престол каждого из них, навсегда исключили «замешательство» при воцарении преемников (если не считать ситуации междуцарствия 1825 г., порожденной как раз совершенным Александром отступлением от павловского закона, когда согласно Манифесту 1823 г, трон передавался младшему брату Николаю Павловичу, минуя Константина).

Павловский ритуал царствования был подчеркнуто театрализован и персонифицирован. Тут говорить о преемственности труднее. Однако у Николая I «рыцарственность» жеста и поступка — как государственного, так и личного — также подчеркнута. Подчеркнут и привычный для Павла аскетизм в быту, ставший фамильной гордостью Романовых.

В целом законодательство Павла I во многом предопределило магистральную линию эволюции российского самодержавия в XIX в., хотя и начертанную слишком поспешно. Эта линия заключалась в предельной бюрократизации государственного управления, вытеснении сословных привилегий чиновной иерархией, постепенном урегулировании «сверху» отношений крестьян и землевладельцев.

Разумеется, существует естественноисторический предел живучести павловских традиций. Но было бы опрометчиво считать, что этот предел наступил с «великими реформами», когда общество настойчиво вмешалось в процесс реформирования, отрицая тем самым культ сильной власти как единственно спасительной и деятельной. Правящая чиновная бюрократия с ее естественным навершием в виде всевластного «вождя» еще возродится в российской истории даже и в XX в.

Яркие характеры героев прошлого всегда чреваты искушением для историка, провоцируя его то на беллетризацию, на игру образами, то на вынесение беспокойных персонажей за скобки — и тогда в поле зрения остаются холодные ряды событий, совершаемых не людьми, а «процессами» и «интересами». История как таковая остается посередине между личным образом и событийным планом. Вряд ли мне удастся полностью избежать обеих крайностей в своей работе, посвященной встрече двух выдающихся исторических персонажей — Его Императорского Величества блаженной памяти Государя Императора Павла I и Державного ордена святого Иоанна Иерусалимского [22] Именно эта версия названия Ордена наиболее часто употреблялась в российских документах времен императора Павла I. Однако она не была единственной ни в истории Ордена, ни в истории его отношений с Россией. Так, в тексте русско-орденской конвенции 1797 года речь идет о «Державном Ордене Мальтийском» и о «знаменитом Ордене Мальтийском». Во многих орденских документах (например, в знаменитой резолюции капитула от 1 июня 1798 года) Иоаннитский союз именуется «Священным Орденом». Орден также назывался «Родосским», «Госпитальерским», а равно «Кавалерским», причем на латыни соответствующий термин «кавалер», «рыцарь» передавался то как «eques» (всадник), то как «miles» (воин), так что Орден в точном переводе оказывался «воинским», «военным». Собственно, все эти формулы обозначали различные качества госпитальерского сообщества, которое было орденом, являлось священной (духовной, церковной) организацией, обладало суверенитетом (державностью), совершало подвиги в Иерусалиме, владело Мальтой (а до того Родосом), взывало к покровительству св. Иоанна, было союзом рыцарей, воевало и т. д. Варьирование эпитетов имело риторическое значение и было традиционным для Ордена. Окончательное установление полного официального названия Ордена произошло после Павла I. На протяжении эпохи, обсуждаемой в работе, такая точность формулировки не считалась необходимой. . Черная легенда об императоре Павле сегодня все чаще переводится в светлый негатив, оставаясь при этом лишь легендой. Ореолом патетики — то апологетической, то обличительной — в значительной мере скрыт и Державный орден. Мифологизация, которой изначально подвергались как жизнь императора, так и деяния госпитальеров, чрезвычайно сильна. Но, по счастью, она противоречива, и это заставляет нас снова и снова обсуждать гипотезы и искать доказательства.

Исследователи постоянно рассматривают Орден и русский период его развития как лежащие в разных исторических пространствах. Для русских авторов курьезным и «маскарадным» представляется Орден, а равно и пристрастие императора к нему. Карикатурный облик увиденного мельком иоаннитского сообщества по провинциальному наивно сопоставляется с «близким» и «понятным» образом России. То, что Орден в допавловский период имел строгую организацию и не был рыцарской вольницей, то, что установления Павла I делались не на пустом месте, — все это остается почти необсужденным в отечественной историографии.

Для западных авторов, напротив, курьезом оказывается русский контекст, в котором пришлось действовать Ордену. Они с готовностью допускают, что в далекой России, по ту сторону географических, политических, культурных, конфессиональных барьеров, Орден оказывался как бы вне своей традиции и открывался самым невероятным новациям. В оценке этих новаций специалисты расходятся, находя их то животворными для Ордена, то обманно — самообманными (в этих случаях обычно и идет в ход метафора маскарада), то основанными на дипломатических интригах. Перед нами — историографическая реинкарнация сказочного сюжета путешествия в преисподнюю со всем спектром традиционных развязок (персонаж, очнувшись, возвращается в мир и избавляется от чар; персонаж перерождается и возвращается другим; персонаж остается таким же, как прежде, но мир уже переменился, и т. д.).