Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Я хочу подчеркнуть крестьянскую составляющую этой истории не меньше, чем женскую. Хотя историки, и этнографы не в России давно уже распростились с мнением, что русские крестьяне жили в замкнутом мире под властью исконных традиций, мы обычно видим крестьянскую инициативу в свержении или борьбе против гнета того или иного типа либо в практической сметке, как, например, когда крестьяне (скажем, в Баках и Стексово) увидели возможности зарабатывать за пределами своей деревни. Мы понимаем, что крестьяне не были пассивны. Между тем мы обычно рассматриваем крестьянскую инициативу как ответную реакцию, и небезосновательно: крестьяне, будь то крепостные или нет, были народом подневольным, если не угнетаемым. На какой бы социальной, экономической или политической арене они ни выступали, правила устанавливались сторонними, власть имущими лицами. Возможно, это не было, как нам часто представляется, такой уж стройной закономерностью, но именно так крестьяне понимали или говорили, что понимали, свое место в мире.

Начало уклонению от брака было положено крестьянками-спасовками, но вряд ли они могли бы это делать, по крайней мере в массовом порядке, если бы спасовские мужчины были решительно против. В крепостных имениях потворство мужчин — отцов, бурмистров — было необходимо, чтобы оградить от замужества не расположенных к нему женщин или заплатить сотни рублей, чтобы вызволить их из крепостной кабалы. В дворцовых деревнях, таких как Случково, мужчины, хозяева дворов, должны были быть готовы держать на своем иждивении в некоторых случаях многочисленных взрослых одиноких женщин, а также принимать к себе и содержать престарелых женщин — как родственниц, так и тех, которые, судя по демографическим источникам, не имели, по-видимому, с ними родственных связей. Мужчины играли важнейшую вспомогательную роль в решимости женщин избегать замужества. Так что я отношу женское сопротивление браку на счет спасовской общины в целом. Принадлежа к крестьянскому сословию, женщины взяли на себя инициативу и получили поддержку своих мужчин. Они действовали не против угнетения, не ради использования выгодной возможности, а во имя того, что было для них делом духовной веры, отвергая при этом исторически сложившиеся крестьянские брачные обычаи. Их действия непосредственно нарушали интересы соседей, не имевших намерения отказываться от универсального брака.

Женщины-спасовки, которые сделали отказ от брака правилом своей общины, одновременно открыли дверь свободе выбора. Если большинство выбрало безбрачие, некоторые — даже в куплинском приходе, где женское отвращение к замужеству на какое-то время стало для спасовцев аксиомой, — делали противоположный выбор. В Баках и Стексово — я предполагаю, но не могу доказать — многие спасовки выходили замуж. Нарушая общинное правило, они «по умолчанию» присвоили себе право выбирать мужей. В Баках и, несомненно, во многих других деревнях с высоким уровнем женского сопротивления браку женщины выходили замуж убегом с молчаливого согласия родителей или без него. Брак убегом передавал выбор суженых в руки юноши и девушки; у девушки, по крайней мере, было право вето. Между тем свадьбы убегом практиковались не только у спасовцев: многие другие старообрядцы, для которых брак был грехом — за что родители, хоть и признавая это делом естественным, не готовы были брать на себя ответственность, — прибегали к этой уловке. В этом отношении образ действия спасовок, выходивших-таки замуж, совпадал с повадками крестьян-старообрядцев некоторых других толков, а также православных.

Я оставил висеть в воздухе очевидную демографическую головоломку: откуда брались жены, когда — как в приходе с. Купля, в баковской округе и, вероятно, в Стексово — не одной, а многим деревням в округе, более того, целому уезду приходилось справляться с повышенным уровнем женского сопротивления браку? Ревизские сказки 1763, 1782 и 1795 гг., когда таковые имеются, предоставляют первичный материал для разгадки. Но разгадка, безусловно, будет более масштабной, чем то, что можно извлечь из сказок даже такой солидной группы селений, объединенной брачными связями, и я не сделал даже такой попытки. Что касается куплинского прихода, мощная вспышка сопротивления браку в период между 1763 и 1795 гг. потребовала расширения диапазона поиска невест. Естественно: по мере того как растущее число женщин во все большем и большем количестве деревень вокруг Купли стремилось избежать замужества, дефицит невест разрастался и мог компенсироваться только за счет поиска сговорчивых невест все дальше и дальше от дома. Эта брачная экспансия представляется мне и дробной, и концентрической: когда большинство женщин, родившихся в Случково и Алёшково, отказались выходить замуж, невест пришлось брать из более отдаленных селений, где молодые мужчины, в свою очередь, вынуждены были раздвигать границы поиска, пока растущее и перехлестывающееся поисковое поле не достигло мест, где большинство женщин готовы были вступить в брак. Но общий дефицит невест, скажем, во всех 24 удельных деревнях Гороховецкого уезда — в совокупности в 1834 г., возможно, около 400 невест — должен был просто экспортироваться, если 400 невест были забраны из прилегающих уездов, в которых мужчины и женщины уже поголовно брачились. Мне представляется также, что этот дефицит рассеивался по очень большой территории, где на внешних ее границах он становился в итоге неощутим.

Это всего лишь гипотеза, чрезмерно, скорее всего, упрощенная, которая может не выдержать встречи с фактическим материалом, если его сохранилось достаточно для такой проверки. В Гороховецком уезде женское сопротивление браку пустило корни во всех категориях крестьянства и распространилось необычайно широко. Нет никаких оснований предполагать, что сохранилось достаточно ревизских сказок или исповедных ведомостей, чтобы позволить даже самому старательному историку отследить до окончательного затихания центробежную рябь или, лучше, по-видимому, сказать, ударные волны, вызванные большими концентрациями женщин, отказавшихся от замужества. Мы можем только с уверенностью сказать, что во всей полосе Гороховецкого уезда к югу от р. Клязьмы, окруженной с севера и юга незаселенными землями, откуда нельзя было взять невест, к 1800 г. или ранее поиск невест должен был распространиться на далекие расстояния на прилегающих территориях с востока и запада. Даже если все женщины в этих местностях желали выйти замуж (маловероятное предположение), неудовлетворенный спрос на невест, выплескиваясь наружу из клина к югу от р. Клязьмы, должен был и там, дальше, дестабилизировать брачные рынки. По топографии клина к югу от р. Клязьмы можно, во всяком случае, легко себе представить линии напряжения. В баковской округе, где крепостные и дворцовые (позже удельные) крестьяне, похоже, заключали между собой браки без особых препятствий, но где поиск невест для жителей деревень, прятавшихся в лесу, вдали от восточного берега р. Ветлуги, уже был осложнен расстоянием, топографией и низкой плотностью населения, местный дефицит невест имел, вероятно, не менее далекоидущие последствия. Поскольку большинство крестьян вокруг Стексово жили в крепостных имениях и мы почти ничего не знаем о тех препонах, которые могли ставиться местными владельцами крепостных душ для перемещения женщин через границы имений, мы не можем даже строить догадок об общем эффекте дефицита невест в этом регионе.