Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Неудивительно, что дворы с незамужними женщинами в куплинском приходе и Баках быстрее других приходили в упадок. Они были больше подвержены демографическим рискам, которые меняли баланс труд/потребление, а присутствие не желающих выходить замуж женщин закрывало путь к одному общеизвестному маневру — ввести в дом зятя для восстановления равновесия между трудом и потреблением. Но, что опять же неудивительно, многие другие непредвиденные обстоятельства могли ускорить или снизить темпы вымирания как среди избегавших брака дворов, так и у поголовно брачащихся: размер двора, экономика двора, связанные с ним факторы демографического риска, например повышенная мужская смертность. Это усложняет любую попытку оценить относительную значимость сопротивления браку в распаде дворов. Исследователи истории русского крестьянства на удивление скупо уделяли внимание вымиранию дворов. Мало подсчетов было сделано даже в масштабе одного села или имения, за исключением анализов исчезновения дворов на протяжении меньше или немногим больше одного поколения, которые были проведены незадолго до и вскоре после 1917 г. [665]Нет достойной литературы о вымирании даже среди типичных, более или менее поголовно брачащихся дворов в течение периода более долгого, чем одно поколение, которая могла бы создать контекст для размышления о темпах убыли дворов, сопротивлявшихся браку. Каков был нормальный процент разорившихся дворов на протяжении 20, или 40, или 60 лет? Конечно, нормальный процент должен был быть разным: выше в деревнях с экономикой типа баковской, ниже в деревнях, похожих на Стексово. В любом случае нет шкалы, с которой можно было бы соотнести различные скорости, с которыми в Баках и Стексово исчезали хоть противившиеся браку, хоть поголовно брачащиеся дворы.

Существуют только два исключения: «Долговечный многосемейный двор, Мишино, Россия, 1782–1858 гг.» Петера Чапа, где дается анализ рязанского поместья Гагариных, и исследование Родни Бохака другого гагаринского имения, Мануильское, в Тверской губернии [666]. В обоих имениях дворы с несколькими супружескими парами численностью намного превосходили дворы с одной парой, и гагаринские управляющие намеренно ограничивали разделение дворов, чтобы сохранить большие дворы. Как предполагает название, Чап заостряет внимание на особенностях, которые позволяли такому двору сокращать демографические и другие угрозы выживанию и справляться с естественно возникавшим изнутри центробежным напряжением. Под конец Чап отмечает: «Из всех дворов, находившихся в Мишино в конце восемнадцатого столетия, за исключением тех, которые позже были выведены из имения или переведены из одной вотчинной деревни в другую, 59 процентов оставались в имении непрерывно и наследовались потомством по прямой линии вплоть до 1858 г.» [667].

Не все мишинские дворы, таким образом, были долговечны: 41 % исчез в период между 1782 (я предполагаю, что Чап начал свою оценку с этого ревизского года) и 1858 гг., другими словами, за десятилетие вымерло 5,4 % от изначального количества. В имении Мануильское из 125 дворов в 1813 г. (не считая еще 22, которые были туда переведены в 1828 г.) 23 прекратили существование к 1860 г.: 18 %, или 3,8 % за десятилетие [668]. В Стексово 22 из 91 двора исчезли за период с 1814–1816 по 1845 г. — 24 %, или по 7,8 % от изначального количества за десятилетие, быстрее, чем в Мишино или Мануильском, но, пожалуй, не намного. Между тем стексовские дворы были в среднем значительно меньше — 5,7 члена в Стексово (и в селе, и в имении) по сравнению с 8,4 в имении Мишино в 1834 г., 8 в имении Мануильское в 1833 г. [669]Если мы предположим, что темпы вымирания дворов в Мишине были близки к средним по крупным сельскохозяйственным имениям к югу от лесной полосы в Центральной России, где и главы крепостных дворов, и управляющие старались воспрепятствовать разделению дворов, то, может быть, в Стексово, где, насколько можно судить, не принималось особых мер для поддержания максимального размера дворов, самым важным является вопрос: как получилось, что стексовские дворы со старыми девами оказались еще более долговечны (в период 1814–1845 гг. они исчезали по 2,9 % в год), чем мишинские поголовно брачившиеся? Решающим фактором, вероятно, было то, что в Стексово избегавшие брака дворы были значительно более зажиточными, чем поголовно брачившиеся. Я подозреваю, что созданию достатка благоприятствовали некие особенности стексовской беспоповской (спасовской) общины (возможно, аналогичные гораздо более многочисленной и богатой московской общине федосеевцев), но фактические доказательства в отношении этого вопроса отсутствуют.

Я сосредоточил внимание на приходе с. Купля и имениях Баки и Стексово, но упоминал, иногда лишь вскользь, также свидетельства необычайно повышенного уровня отказа от брака и в других местах. Тщательный анализ и выборочные сведения в совокупности оправдывают некоторые обобщения. Главы 3 и 4 содержат статистические данные, показывающие, что во второй половине XVIII и первой половине XIX в. сопротивление браку было поразительно настойчивым среди всех видов крестьянства на всем протяжении той части Гороховецкого уезда, которая находилась к югу от р. Клязьмы. Ряд крепостных имений из других уездов Владимирской губернии обозначены как очаги сопротивления браку в главе 2. Бóльшая часть свидетельств о сопротивлении браку поступает с востока Владимирской губернии; вероятно, это было место сосредоточения противников брака. По Нижегородской губернии у нас также имеются подобные свидетельства не только из Стексово и, в более широком плане, из земель на границе между Арзамасским и Ардатовским уездами, но также из юсуповских и шереметевских имений в других уездах. Нет сомнений, что эта губерния была местом проживания большого количества избегавших замужества женщин. Представляется, что их можно было обнаружить там повсюду.

Вотчинная переписка и демографическая статистика, приводимая в главе 2, показывает, что во многих имениях многих уездов Костромской губернии крепостные женщины отказывались от брака. Есть еще много примеров. Ревизские сказки 1834 г. из двух деревушек ливенского имения Ильинское, чуть на юг от Баков, говорят нам, что в одной все 22 женщины 25 лет и старше были замужем, а в другой 6 из 40 (15 %) никогда замужем не были [670]. В двух деревнях Варнавинского уезда, Здекино и Черепаниха, принадлежавших почти в равных долях Николаю Юсупову, Варваре Голицыной и Елизавете Евреиновой, из 196 женщин 25 лет и старше в 1834 г. 43 (22 %) никогда не были замужем; в отдельных долях сопротивление замужеству варьировалось от 20 до 24 % [671]. С другой стороны, в тот же год и в том же уезде в юсуповской доле Стрелиц 14 из 29 женщин 25 лет и старше никогда не были замужем, в то время как в части, принадлежавшей вдове Норовой, все 22 женщины этого возраста были замужем [672]. В 1858 г. в двенадцати произвольно выбранных удельных деревнях Варнавинского уезда сопротивление замужеству варьировалось от 0 до 32,3 %; из 525 женщин 25 лет и старше 62 (11,9 %) никогда не были замужем [673]. В Галичском уезде в 1834 г. в имении Юсуповых, состоявшем из шести маленьких деревень, 8 из 63 женщин 25 лет и старше (11,3 %) также игнорировали брак [674]. В Нерехтинском уезде в 1858 г. в восьми крепостных деревнях сопротивление замужеству вырьировалось от 0 до 17,4 %. В самой большой из этих деревень, Митино, 48 из 346 женщин 25 лет и старше (13,9 %) никогда не были замужем; а во всех восьми — 70 из 520 женщин в этой возрастной группе (11,9 %) [675]. В 1850 г. в имении Аксеново графа Матвея Дмитриева-Мамонова в Чухломском уезде на севере Костромской губернии 104 из 549 женщин 25 лет и старше (18,9 %) никогда не выходили замуж. Равновесие в количественном соотношении полов в имении дополнительно нарушалось из-за наличия 157 вдов и всего лишь 26 вдовцов 20 лет и старше [676]. Сопротивление браку, вероятнее всего, было широко распространено по всей Костромской губернии, но даже в относительно тесно связанных селениях оно не было единообразным. В 18 деревнях имения Аксеново, например, процент отказов от замужества варьировался от 0 до 35,5.