Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

По Ярославской губернии есть несметные доказательства широкого распространения отказов от замужества. Обзор реакций владельцев крепостных душ в главе 2 охватывает имения Нарышкиных, Орловых, Глебовых-Стрешневых, Шереметевых и Юсуповых; некоторым из них в этой губернии принадлежали многие сопротивлявшиеся браку имения. Я устоял перед этим соблазном, но любое из этих имений могло дать фактический материал для еще одного исследования. И также нет конца и края подобным свидетельствам за пределами этих имений. Я кратко упоминаю монастырскую деревню Жабино как вероятный источник мнения Щербатова о том, что крестьянские девицы не пойдут замуж, если не заставить отцов отправить их под венец. В 1763 г. 17 % жабинских женщин 25 лет и старше никогда не были замужем. В 1782 г. 15,9 % жабинских женщин 25 лет и старше никогда не были замужем, к 1795 г. это соотношение снизилось до 7,4 %, и, взглянув на когорты, можно убедиться, что именно в 1770-х гг. почти все молодые женщины деревни начали выходить замуж [677]. Это интересный факт, напоминающий нам, что иногда молодые женщины коллективно изменяли свое отношение к браку (и, весьма вероятно, свою вероисповедную принадлежность). Мы не можем, однако, делать выводы на примере Жабина, не учитывая тот факт, что в группе из девяти государственных деревень, к которой принадлежало Жабино (после секуляризации 1763 г.), женщин (всех возрастов) было на 42,9 % больше, чем мужчин в 1782 г., на 63,1 % в 1795 г. — почти несомненный признак того, что гораздо больше женщин в тех местах поменяли свою позицию в обратную сторону [678]. Эти цифры являются сводными по ревизиям, в которых переписывались все мужчины, родившиеся и платившие подушный налог в этих деревнях, вне зависимости от их присутствия или отсутствия на месте; огромный гендерный дисбаланс не имел никакого отношения к миграции мужской рабочей силы. В двух группах государственных крестьян в том же уезде в 1785 г. количество женщин превышало количество мужчин: 685 к 554 (на 23,6 %) в одной и 1717 к 1456 (на 17,9 %) в другой. Эти соотношения между женщинами и мужчинами были приблизительно такими же, как в сопротивлявшихся браку деревнях Гороховецкого уезда во Владимирской губернии во второй четверти XIX в. [679]В трех приходах государственных крестьян с центром в селе Вятское в Даниловском уезде в 1810 г. 20,3 % женщин Вятского 25 лет и старше никогда не были замужем; во многих других деревнях этих приходов 15,3 % никогда не были замужем. Из 2467 прихожан 7 лет и старше 55,9 % пропустили исповедь по забывчивости (так объяснил священник); в одном из приходов о ней запамятовали 97,8 % [680]. В первой половине XIX в. в Даниловском уезде спасовцы (и другие старообрядцы) были многочисленны [681].

Даже в Ярославской губернии не везде скапливались взрослые незамужние женщины. Исповедные росписи из пяти приходов Ростовского уезда показывают, что в 1802 г. среди женщин 25 лет и старше никогда не были замужем от 1,4 до 8,1 % [682]. Женщины первого прихода не проявляли отвращения к замужеству, в последнем некоторые уклонялись. В 1802 г. в имении Ярославского уезда, принадлежавшем вдове Катерине Софоновой, только 6,2 % от 225 женщин 25 лет и старше никогда не были замужем, а в соседнем имении Алексея Варенцова только 5,1 % от 270 женщин этого возраста (но 307 из 619 прихожан имения в возрасте 7 лет и старше не были на исповеди, в основном потому что «отсутствовали»). Такие процентные отношения, хотя очень низкие по критериям исследованных мною примеров, превышали процент старых дев в уездах, где брак был практически универсальным; они предполагают, что некоторые женщины сознательно избегали замужества, но таких было слишком мало, чтобы вызвать серьезные социальные последствия. Между тем в соседнем имении Степана Титова 14,6 % от 45 женщин 25 лет и старше никогда не были замужем [683]. В Ильинском приходе в Пошехонском уезде на севере Ярославской губернии, по данным на 1810 г., таких было только 4 % женщин 25 лет и старше — все они были крепостными в маленьких деревушках со многими разными владельцами. С другой стороны, во владениях Анны Орловой-Чесменской в том же уезде 6 из 16 женщин 25 лет и старше (37,5 %) в пяти маленьких деревушках так и не вышли замуж [684].

О некоторых владениях брата Владимира Орлова Алексея Орлова (Чесменского), затем перешедших к дочери Алексея Анне, нужно сказать отдельно, поскольку там самая большая группа противившихся браку женщин принадлежала к беспоповскому федосеевскому согласию. Начиная по меньшей мере с 1790 г. Алексей и позже Анна получали отчеты из своих имений в Рыбинском уезде, где в одних были переписаны незамужние женщины, в других старообрядцы. Большинство отчетов уцелело только частично или относится только к частям имения. Наилучшее представление об уровне сопротивления браку нам дает сохранившаяся часть вотчинной копии ревизской сказки 1834 г. по Никольскому, где переписаны 25 из порядка 42 деревень имения. Из 524 женщин 25 лет и старше 78 (14,9 %) никогда не были замужем — примерно те же масштабы отказа от брака, как в том же году в Стексово [685]. В отчете за 1811 г. о федосеевцах в имении числятся 235 женщин и 49 мужчин из 28 деревень. Все мужчины старше 25 лет, в основном пожилого возраста. Среди женщин 73 незамужних, из которых как минимум 59 (около двух имен не указан возраст) 25 лет и старше [686]. Разумеется, там было больше старообрядцев, в большем числе деревень, чем записано, и преимущественно, вероятно, федосеевцев.

Неудивительно, что отдельные группы крестьянок из федосеевского согласия отвергали брак: это же было согласие, чьи руководители вели самую долгую и самую решительную борьбу против брака. Однако от него периодически откалывались те, кто стоял за брак, и — насколько можно судить по доступным мне скудным данным — крестьянки-федосеевки в других местах обычно выходили замуж [687]. Даже в Никольском среди федосеевских женщин 25 лет и старше в 1811 г. 148 жен и вдов численностью намного превосходили 59 старых дев, хотя многие, возможно, пришли в жены со стороны [688]. Из истории Никольского мы узнаем, что в некоторых местах федосеевские женщины внесли свою значительную долю в сопротивление браку, так же как это сделали поморские старообрядки в других местах. Даже относительно Никольского удручающе неполные данные позволяют говорить о том, что женщины не из федосеевского согласия — наверняка включая спасовок — также уклонялись от брака. Тем не менее федосеевки, по всей вероятности, составляли большинство среди тех, кто отвергал замужество в некоторых других деревнях губернии.

Я очень мало могу сказать как о сопротивлении браку, так и о спасовцах за пределами четырех сопредельных губерний Ярославской, Костромской, Владимирской и Нижегородской. Существует еще несколько более или менее авторитетных описаний спасовцев на других территориях. Одно из них — это наблюдение Павла Мельникова о том, что спасовцы встречались во всех губерниях Поволжья, но в особенности от Нижнего Новгорода до Астрахани, а также в Пензенской, Тамбовской и Воронежской губерниях [689]. Как я отмечал в предисловии, Мельников, по-видимому, не знал о внушительном присутствии спасовцев на востоке Владимирской губернии. Указывая на «поволжские губернии», он, вероятно, имел в виду Ярославскую и Костромскую, но, выделяя наречием «особенно» Нижегородскую и губернии вниз по Волге, он, мне кажется, ошибся с пропорциями. Если бы спасовцы на юге от Нижнего Новгорода были пропорционально столь же многочисленны, как в Костромской губернии (невозможно назвать цифру, но в массе костромских старообрядцев спасовцы, вероятно, были на первом месте), нам пришлось бы значительно увеличить нашу оценку размеров Спасова согласия (или согласий) и в середине XIX, и в начале XX в. И все же, по состоянию на 1850-е гг., Мельников, надо полагать, знал больше о численности старообрядцев и их распространении, чем кто бы то ни было другой в России. Можно обоснованно предположить, что в названных им губерниях спасовцев было без счета.