Дэвид Хоффманн - Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

В сравнительно-исторических исследованиях Советский Союз часто не принимают во внимание. Ученые склонны рассматривать СССР и его социально-экономический порядок как аномалию, а значит, как нечто в принципе несравнимое с другими странами. Однако мой анализ социальной политики в СССР показывает всю важность включения Советского Союза в рамки подобных исследований: оно дает возможность выявить определенные черты государственного вмешательства и управления населением в межвоенный период. В частности, советский опыт служит иллюстрацией связи между социальной помощью и войной, а также наглядно демонстрирует тот факт, что программы социальной помощи в этот период имели целью прежде всего сбережение людских ресурсов и выполнение ряда взаимных обязательств между государством и его гражданами. Советская система здравоохранения — это пример того, как подъем социальной медицины привел к государственным инициативам в сфере общественного здоровья и как авторитарное государство, стремясь поддержать телесное здоровье своего населения, решило поставить во главу угла фактор среды. Советская репродуктивная политика свидетельствует о том, что даже правительство, столь глубоко преданное идее обновления общества, как советское, могло, исходя из научных и идеологических причин, отбросить евгенику и создать эссенциалистский гендерный порядок, который вместе с тем прославлял роль женщины в качестве работницы. Широкое использование советским правительством политического надзора и пропаганды показывает, что в эпоху массовой политики даже авторитарные правители чувствовали необходимость следить за тем, что думают люди, и влиять на их образ мыслей. Наконец, в сфере государственного насилия случай СССР позволяет увидеть устрашающий потенциал технологий уничтожения отдельных социальных групп, особенно в руках революционной диктатуры, намеревающейся осуществить преобразование общества и защитить безопасность государства.

Кроме того, помещение истории СССР в международный контекст помогает взглянуть на советскую систему по-новому — отказавшись от прежних объяснений, которые относили все аспекты советского вмешательства в жизнь общества на счет идеологии социализма. Задавая партийным деятелям набор социальных категорий и определенную историческую телеологию, марксизм-ленинизм тем не менее не содержал подробного плана действий. Он устанавливал историческую шкалу, вдоль которой человечеству предстояло двигаться, но не диктовал программу или расписание движения. Я не согласен с теми, кто видит в идеологии социализма единую конкретную программу, которая, будучи воплощена на деле, неизбежно ведет к сталинизму [1110] Например, Мартин Малиа называет отмену частной собственности, прибыли и рынка «инструментальной программой интегрального социализма» ( Malia М. The Soviet Tragedy: A History of Socialism in Russia, 1917–1991. New York, 1994. Р. 224; см. рус. пер.: Малиа М. Советская трагедия. История социализма в России. 1917–1991. М.: РОСCПЭН, 2002). . Подобное овеществленное представление об идеологии социализма часто соединяется с определением ее как доктрины, «абсолютно расходящейся с реальностью», этакой искусственной попытки преобразовать человеческое общество [1111] Куртуа С. Почему? С. 674. Малиа называет социализм «попыткой отменить реальный мир» ( Malia М. The Soviet Tragedy. Р. 225). . Помещая социальную политику советского режима в международный контекст, я стремлюсь показать, что как идея трансформации общества, так и технологии, позволявшие подобную трансформацию осуществлять, возникли раньше советской системы и присутствовали в самых разных идеологиях и режимах XX столетия.

Советское вмешательство в жизнь общества лучше всего понимать как одну из версий характерного для эпохи модерна стремления создать рациональный общественный порядок. Это стремление исходило из идей Просвещения о том, что общественный строй не был предустановлен и не является неизменным, а создан самим человеком. Отсюда проистекала новая концепция общества — как человеческого творения, которое можно изучить и преобразовать. Вдохновленные стремительным прогрессом в естественных науках, ученые разработали ряд социальных наук, стремясь понять общество, чтобы его улучшить. Новые дисциплины — социальная статистика, демография, социология, психология и криминология — разделили общество на категории, выявили общественные проблемы и стали оправданием для новых технологий социального вмешательства. Тот же дух рационального реформирования положил начало идеологиям преобразования общества, одной из которых был марксизм.

Марксистская теория опиралась не только на рационализм Просвещения, но и на романтизм XIX столетия. Социальные мыслители, тяготевшие к романтизму, надеялись вернуть обществу то единство, которое, как они верили, существовало в прошлом, — органическое единство, разрушенное, по их мнению, борьбой классов и отчужденностью, характерной для мира модерна. Марксизм появился в рамках этого общего интеллектуального контекста и стал ответом на социальные проблемы, возникшие в результате европейской индустриализации [1112] К примеру, классовые категории, используемые Марксом, не являются его собственным изобретением, а происходят от социальных категорий, разработанных государственными статистиками XIX века. См.: Hacking I. Biopower and the Avalanche of Printed Numbers // Humanities in Society. 1982. Vol. 5. No. 3–4. Р. 280. . Находясь под сильным впечатлением от революций 1848 года, Маркс предложил свое решение проблемы — насильственную пролетарскую революцию, которая свергнет капиталистическую систему. Тем не менее это была далеко не единственная идеология XIX века, выдвинувшая программу радикального преобразования общества. Как подчеркнула Катерина Кларк, в Европе XIX — начала XX века было множество «романтических антикапиталистических» мыслителей, критиковавших капитализм и искавших путь к созданию гармоничного общественного строя. К этим мыслителям — в большинстве своем людям левых взглядов, хотя бывали и исключения — относились не только марксисты, но также, в числе прочих, Макс Вебер и члены его гейдельбергского кружка [1113] Clark К. Petersburg. Р. 16, 80. . Марксистский радикализм отнюдь не являлся единственной попыткой сконструировать новый общественный строй для народных масс в промышленную эпоху, который опирался бы в первую очередь на сотрудничество, — в числе других проектов подобного рода были фабианский социализм, солидаризм и даже некоторые либеральные течения.

В России начала XX века не только марксисты, но и реформаторы и радикалы всех мастей считали, что общественно-политический порядок нуждается в фундаментальных изменениях. Нам следует отказаться от мысли, что марксизм был искусственно привнесен в Россию — вместо этого стоило бы задаться вопросом, почему столь многие представители русской интеллигенции стали марксистами. Подобно интеллигентам в других развивающихся странах, русские интеллигенты стремились помочь преимущественно крестьянскому населению страны — дать ему образование, привести это население в соответствие с требованиями модерной эпохи и улучшить его жизненные условия. Некоторых привлекали в марксизме не только революционные планы, но и обещания модернизации без таких характерных для промышленного капитализма черт, как эксплуатация и отчужденность. Российская культура и идеи немарксистских ученых в большой степени перекликались с марксизмом. Русские врачи, учителя и специалисты в области социальных наук, работая в слаборазвитой стране, винили в тяжелом положении масс социально-политические обстоятельства, а не биологическую неполноценность и, подобно марксистам, ставили во главу угла влияние среды, считая, что людей можно перековать, а жизнь их улучшить, если изменить социально-экономические условия.