Олег Будницкий - Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции

Никакого «отпущения грехов» и даже ответа на обширное берберовское послание не последовало. Просто через несколько лет все всё забыли. Или сделали вид, что забыли. Кроме самой Берберовой, которая не могла забыть и простить своего унижения. Расквиталась она с «обидчиками» в «Курсиве». Копии ее письма Алданову от 30 сентября 1945 года были адресованы Вишняку, В. М. Зензинову, Г. П. Федотову, С. Ю. Прегель, М. О. Цетлину, М. М. Карповичу и А. А. Полякову. Разговоры о ее письмах с приглашением в оккупированый Париж, как уже упоминалось выше, шли от Бунина и Адамовича. Методы «сведения счетов» стереотипны — это или обвинения в симпатиях к Советам, Сталину или хотя бы к социализму, или стремление принизить литературное значение свидетеля берберовского позора. Иногда частичка правды перемешивается с изрядной долей лжи, иногда ложь присутствует в чистом виде.

Таким образом Алданов оказывается всего лишь автором статьи об эмигрантской литературе; о поэзии Бунина сообщается, что это — подражание Я. П. Полонскому, вдобавок к бунинскому «полному до краев ночному горшку» (с. 298) говорится о том, что его «распад» начался 12 февраля 1945 года, когда за ним заехал С. К. Маковский, чтобы отвезти «к советскому послу Богомолову пить за здоровье Сталина» (с. 299). Однако в это время Бунин все еще жил в Грассе. Можно было бы предположить крайне маловероятную возможность того, что Бунин специально приехал в Париж, чтобы сходить к советскому послу, оставшись при этом не замеченным никем в Париже. Более вероятно, однако, что это просто выдумка Берберовой. В «протоколе» визита группы эмигрантов во главе с В. А. Маклаковым в советское посольство 12 февраля 1945 года ни Бунин, ни Маковский не значатся [818]. Крайне злобно изображен в «Курсиве» Зензинов. О Федотове в «Биографическом справочнике» первым делом сообщается, что он был социал-демократом в 1905 году, о Вишняке, что он был одним из «сотрудников-специалистов по русским делам в журнале „Таймс-магазин“ — несмотря на свои социалистические убеждения» (с. 646). Софья Прегель в «Курсиве» не упоминается, «зато» в письме к Вишняку Берберова уточняет, что, «кажется», она приходится сестрой тому Прегелю, которого несколько раз допрашивала комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Это — стиль «железной женщины». Она ничего не забывала и ничего не прощала. Для сведения счетов использовались любые «подручные средства».

«Повезло» из адресатов берберовского письма разве что М. О. Цетлину, умершему в ноябре 1945 года (к тому же его вдова принимала Берберову в первые дни ее пребывания в США), и М. М. Карповичу, который, по словам Берберовой, «был другом Ходасевича по Москве и молодости» и от которого она «в тяжелые (и даже голодные) 1945–1949 гг. … получала… в Париже посылки из США — не от „комитетов“ и „фондов“, но от него лично» [819].

Р. Гуль, встречавший Берберову в Америке и в «Новом журнале» ее также печатавший, был ею произведен едва ли не в советские агенты (с. 652).

Первая публикация этой статьи и сопутствующих материалов вызвала довольно оживленную полемику [820]. В частности, Максим Шраер счел, что «в фрагментах из дневника Полонского… позиции, занимаемые писателями-эмигрантами во время оккупации, нередко предстают в искаженном виде» [821]. Однако опубликованная самим же Шраером совместно с Яковом Клоцем и Ричардом Дэвисом переписка Бунина и Берберовой подтверждает точность записей Полонского. Письма самой Берберовой свидетельствуют, что слухи о ее жизни и настроениях в период оккупации были вовсе не беспочвенны. Точнее, не были слухами.

12 ноября 1941 года она пишет Бунину: «…не находите ли Вы, что хватит бить баклуши на Лазурном берегу и что пора вернуться в Париж? … Все бодры духом; на этот раз все единодушны по отношению к тому, что происходит в мире. Надеемся скоро увидеть моих родителей» [822]. Подчеркивания — Бунина. Родители Берберовой до войны жили в Ленинграде, то есть она надеялась на скорый захват города нацистами.

17 октября 1942 года: «Шмелев и Ал[ександр] Бенуа сделали свой выбор. Борис (Б. К. Зайцев. — О. Б. ) пока нет. Оба в парижской газете» [823]. Имелся в виду нацистский «Парижский вестник».

19 марта 1943 года:

Мы здесь живем неплохо, и если бы не разные беды, кот[орые] случались и случаются с нашими знакомыми, то было бы совсем спокойно. Николай в 2 года сделал головокружительную карьеру marchand de vieux tableaux [824]— у него галерея на rue de la Boëtie, т. е. в центре парижских антиквариев; завязаны связи, сделаны кое-какие открытия…

Что до меня, то я пишу мало, медленно, туго, но пишу совсем по-другому и не то, что писала когда-то. Недавно начала писать стихи. Жизнь моя поделена между Парижем и деревней. В понедельник вечером мы выезжаем оба в город. Там, в городском платье, в шляпе и перчатках, я веду весьма светский образ жизни — знакомые французы, рестораны, иногда театр и пр. В четверг я возвращаюсь в деревню: брюки, огород, соленья, варенья, гости по воскресеньям — словом, ничего общего. Не могу пожаловаться: если подсчитать все минусы и все плюсы моей жизни, то, пожалуй, все-таки выйдет плюс. Например: — отсутствие друзей; + усиленное чтение (но не беллетристики); — отсутствие журналов, но + отсутствие «Посл<���едних> Нов<���остей>», о кот<���орых> без содрогания не могу вспомнить и пр. [825]

Некоторые пояснения к этому фрагменту: «разные беды», которые случались со знакомыми Берберовой (да и Бунина), — это депортации в Освенцим. Улица rue de la Boëtie находится в 8‐м округе Парижа, в районе Елисейских Полей. Здесь, среди прочих, находилась галерея знаменитого арт-дилера Пола Розенберга. А в соседнем от галереи Розенберга доме с 1918 по 1940 год — квартира и мастерская Пабло Пикассо, которые для него снял и оплачивал Розенберг. В период оккупации галерея Розенберга, успевшего уехать в Португалию, а оттуда в США, включая около 2 тыс. объектов искусства, была конфискована нацистами. В здании расположился Институт по изучению еврейского вопроса, парижское подразделение Министерства народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса. В общем, Макеев открыл галерею в очень неплохом месте; каким именно образом ему в период нацистской оккупации удалось сделать «головокружительную карьеру» арт-дилера — так и осталось неизвестным.

Надеюсь, что публикуемая ниже переписка поможет прояснить не только некоторые странности в ставших бестселлером мемуарах, но и послужить источником для истории русской эмиграции в один из самых драматических ее периодов. Участники переписки вряд ли нуждаются в специальном представлении. О Марке Александровиче Алданове немало говорилось в этой книге, и в какой-то мере рассматриваемый в этом тексте и сопутствующей публикации сюжет является продолжением включенных в настоящую книгу глав «Не погибать же всей зарубежной русской литературе» и «Попытка примирения». Третий корреспондент, который тоже неоднократно упоминался в этой книге, Марк Вениаминович Вишняк (1883–1975) — эсер, секретарь Учредительного собрания, в историю русской литературы вошел прежде всего как один из редакторов и секретарь редакции парижских «Современных записок», публицист и мемуарист. «Парижанин» с 1919 года, он уехал в США в октябре 1940‐го и остался там до конца жизни. Вишняк преподавал русский язык и русскую историю в ряде американских университетов, много печатался в «Новом журнале», «Социалистическом вестнике», «Новом русском слове».