Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Результатом этих встреч стал подробный доклад на имя Сталина и Молотова, в котором ставились важные и неотложные вопросы. Сообщалось, например, о возникших разногласиях с Народно-освободительной армией Югославии по поводу того, возвращать ли болгарские войска из Македонии на территорию Болгарии или сразу направлять их против немцев. Необходимо было установить твёрдый курс советского рубля, который получил хождение в Болгарии, дабы избежать спекуляции и обманов. Запрет советским военным командованием прибрежного лова рыбы затруднил продовольственное положение значительной части населения. Требовалось срочно обозначить властные прерогативы государственных органов на занятых Красной армией территориях. Стало известно о случаях насилия по отношению к местному населению «со стороны отдельных военнослужащих тыловых частей» — грабежи, изъятие, без надлежащего оформления документов, скота, транспортных средств, продуктов питания, изнасилования женщин и убийства мужчин. Такие произвольные действия, говорилось в письме, «вносят большое смущение в среду населения, которое с неописуемой радостью и выражением глубокого счастья встречает братскую Красную армию» {273} .

Вряд ли кто-нибудь другой, кроме Димитрова, мог решиться на столь важный с точки зрения перспективы и столь неприятный для советского руководства сигнал в пору ещё не устоявшихся отношений между странами. Реакция Сталина на острый сигнал (как и на послание в целом) неизвестна, однако она едва ли отличалась от его реакции на подобные высказывания югославских деятелей в 1945 году. Он заявил тогда, что не следует забывать, что «армия воюет, проливает кровь», но в то же время признал, что есть «отдельные случаи, позорящие наших бойцов. За это мы расстреливаем». Косвенным свидетельством того, что сигналы болгарских руководителей о недостойном поведении советских военнослужащих не остались без последствий, являются прозвучавшие спустя несколько лет слова Трайчо Костова о «строгих мерах советского командования», принимавшихся в подобных случаях {274} .

В связи с поставленными ЦК вопросами Димитров обратился к Сталину с просьбой о приёме. По причине занятости Верховного главнокомандующего встреча не состоялась, но 6 октября Сталин сообщил Димитрову по телефону важные новости. Англичане настаивают на немедленном удалении болгарских воинских частей с оккупированных территорий, сказал он, и болгарам следовало бы вывести свои войска из Фракии и Македонии. Важно отстоять болгарскую армию, которую англичане хотели бы разоружить. Англичане, сказал он далее, хотят, чтобы перемирие с Болгарией подписывал их человек, но советская сторона настаивает и добьётся, чтобы подписывал маршал Толбухин; возглавит контрольную комиссию в Софии тоже представитель советского военного командования. Красная армия останется в Болгарии до заключения мира.

Во время переговоров премьер-министра Уинстона Черчилля и министра иностранных дел Энтони Идена с И. В. Сталиным и В. М. Молотовым в Москве в октябре 1944 года вновь обсуждалось послевоенное урегулирование отношений держав-победительниц с государствами Восточной и Южной Европы. В переговорах участвовал и посол США в СССР Аверелл Гарриман. Черчилль резко осудил болгар за то, что они «сильно оскорбили» англичан в Первую мировую войну, а в последней войне «творили жестокости в Греции и Югославии», и жаждал мщения. Сталин реагировал на его инвективы короткой репликой: «Болгарию, конечно, нужно наказать». В одном из своих писем из Москвы британский премьер прокомментировал советскую позицию так: «Русские заявляют, что они, конечно, намерены предъявить Болгарии обвинение в её многочисленных проступках, но лишь в духе любящих родителей — мол, „мне это гораздо больнее, чем вам“» {275} .

«Наказание» предстояло сформулировать в документе о перемирии, пока же участники переговоров после откровенной дискуссии согласовали неформальную договоренность о разделе сфер влияния в Восточной Европе и на Балканах между СССР, с одной стороны, и Великобритании и США — с другой.

Вот как это происходило, по описанию Черчилля:

«Создалась деловая атмосфера, и я заявил: „Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам — в Югославии?“ Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

„Румыния: Россия — 90 процентов. Другие — 10 процентов.

Греция: Великобритания (в согласии с США) — 90 процентов. Россия — 10 процентов

Югославия: — 50: 50 процентов.

Венгрия: 50: 50 процентов.

Болгария: Россия — 75 процентов. Другие — 25 процентов“.

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.

<���…>

Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец, я сказал: „Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжём эту бумажку“. „Нет, оставьте её себе“, — сказал Сталин» {276} .

В ходе дальнейшего торга, уже без участия первых лиц, «процентаж» несколько изменился, и Болгария получила 80:20 в пользу СССР.

Таким образом, к моменту приезда болгарской правительственной делегации в Москву для подписания перемирия позиции союзников были принципиально согласованы. Руководитель делегации, министр иностранных дел Петко Стайнов (член «Звена»), направил Димитрову обширное послание с выражением уважения и намёками на желание предварительно обсудить те дела, ради которых делегация прибыла в Москву. Однако контакты с официальными лицами Болгарии не входили в планы Димитрова, опасавшегося тенденциозных комментариев за границей. Единственное, что он мог себе позволить, — это встретиться в частном порядке у себя дома с членом делегации, коммунистическим министром Добри Терпешевым, чтобы сориентировать его в сложившейся ситуации. Основываясь на своем телефонном разговоре со Сталиным, он дал понять Терпешеву, а тот в свою очередь Стайнову, чего ожидать от советской стороны.

Переговоры открылись 17 октября. На следующий день Молотов известил Димитрова, что предложенные Болгарии условия перемирия не столь легки, но никак не тяжелее тех, что уже подписаны с Румынией, хотя союзники настаивают на более жёстком варианте. В течение десяти дней неясные вопросы были улажены, соглашение о перемирии подписано.