Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Как видно, первоначальный тезис Димитрова о возможности перехода к социализму «без прямой диктатуры рабочего класса» был им уточнён и заменён другим — о том, что режим народной демократии может и должен «выполнять функции диктатуры пролетариата». По всей видимости, это результат тщательного изучения работы В. И. Ленина «Государство и революция». Отдельное издание этой работы 1947 года с многочисленными пометами сохранилось в личной библиотеке Георгия Димитрова. В нём, например, отмечено то место, где Ленин цитирует Фридриха Энгельса: «Если что не подлежит никакому сомнению, так это то, что наша партия и рабочий класс могут прийти к господству только при такой политической форме, как демократическая республика. Эта последняя является даже специфической формой для диктатуры пролетариата, как показала уже Великая французская революция». Разумеется, не прошла мимо внимания Димитрова и формула самого Ленина: «Переход от капитализма к коммунизму, конечно, не может не дать громадного обилия и разнообразия политических форм, но сущность будет при этом неизбежно одна: диктатура пролетариата» {344} .

От Сталина, который проводил отпуск в Сочи, долго не было ответа, хотя письмо ему передали своевременно. Оставалось ждать.

Приехали Червенков и Чайков. Димитров засадил их в свою квартиру в Доме правительства — заканчивать доклады и проекты резолюций. Девятого ноября он перебрался из Барвихи в Мещерино. Состояние здоровья оставалось неустойчивым — температура прыгала, слабость не отпускала. «С моим лечением получилась большая неудача, — пожаловался Димитров Костову. — Надеюсь дней через десять более-менее восстановить работоспособность, чтобы выдержать напряжение по проведению съезда».

Перед возвращением домой он побывал у Суслова и позвонил Поскрёбышеву — напомнил о своем письме.

Перелёт в Софию занял двое суток: из-за непогоды пришлось сделать остановку на ночь в Бухаресте. Во Врану Димитровы приехали вечером 22 ноября.

По просьбе Димитрова Политбюро приняло решение о переносе дня открытия съезда на 18 декабря. Интенсивная работа над документами продолжалась, а вызова к Сталину всё не было.

Самолет из Москвы прилетел только 4 декабря, и 6 декабря Димитров, Костов и Червенков уже были на сталинской даче в Кунцеве. Там же присутствовала делегация Польской рабочей партии — Берут, Минц, Берман; они приехали в Москву посоветоваться по тем же вопросам, что и болгары. (Сталин «подарил» им разработку Димитрова, не спросив у автора согласия, и польские товарищи не преминули воспользоваться ею при подготовке объединительного съезда Рабочей и Социалистической партий.)

Трайчо Костов застенографировал подробные высказывания Сталина, сделанные им по ходу ужина. В них не было особенных откровений. На разные лады повторялся тезис о возможности перехода к социализму без советского режима, через народно-демократическую парламентскую форму. Но Сталин никак не хотел отбросить диктатуру, апология непримиримой классовой борьбы с неминуемым насилием была его коньком. «Там, где есть антагонистические классы, а у власти стоят рабочие и трудящиеся, нельзя без диктатуры, — упорно повторял он. — Но вы можете бить врагов на законном основании». В завершение темы сформулировал положение, прозвучавшее как непреложный закон исторического развития: «Народная демократия и советский режим — это две формы диктатуры пролетариата».

После этого началось то, что Димитров впоследствии назвал «крайне тяжёлой для нашей партии историей».

В дневнике этот эпизод изложен коротко. Сказано, что Сталин очень остро раскритиковал Трайчо Костова за то, что болгарские ведомства отказались предоставить советским представителям в Софии экономические данные, сославшись на недавно принятый закон о государственной тайне. «Именно с этого начался наш конфликт с Тито», — заявил Сталин и долго говорил о том, что между коммунистами должны быть отношения дружбы и сотрудничества, без лжи и высокомерия.

Димитров пришёл к выводу, что Сталин подозревает Костова в хитрости и обмане. Однако заключительные фразы дневниковой записи как будто не предвещают никаких потрясений: «Сидели до утра. Сталин был очень бодр и весел. Угощал гостей. Заводил патефон с разными пластинками. Сам много шутил и танцевал».

На следующий день делегация была в Кремле. «Сталин, Молотов, Берия, Маленков, Вознесенский, Булганин, Каганович, Косыгин», — перечисляет Димитров участников встречи. Позднее к ним присоединился Микоян. В тот день были приняты многие важные решения по экономическим и военным вопросам. О вчерашнем происшествии в записи ничего нет. На следующий день делегация улетела на родину.

Гроза как будто прошла. Костов выступил с самокритикой на заседании Политбюро, Политбюро приняло решение строго осудить его поступок и оповестить о нём членов ЦК, что и произошло на XVII пленуме ЦК {345} . Никаких организационных выводов в его отношении не было сделано, и Димитров, судя по всему, не имел в виду обращаться к «случаю Костова» в дальнейшем. Пленум рассмотрел порядок работы партийного съезда, повестку дня, регламент, состав докладчиков. Трайчо Костов был утверждён, как и планировалось заранее, докладчиком по проекту программы партии.

Существует и другое описание ночного эпизода на сталинской даче, по всей видимости, намеренно заострённое. Принадлежит оно Вылко Червенкову и представляет собой фрагмент одного из его позднейших выступлений, когда «тяжёлая история» уже развернулась во всю силу. По его словам, монолог Сталина был длительным и гневным, в нём звучали такие высказывания: «Вам понадобилось непременно унизить наших людей? Какая злоба!», «Вы считаете нас дурачками, а себя европейцами, у вас связи с Европой. Идите к чёрту!», «Мы вам доверяем, а вы храните от нас тайны» и тому подобные. Вслед за атакой на Костова Сталин повернулся к Димитрову: «Товарищ Димитров, вы большой человек, большой деятель международного движения. Но вы занимаетесь крупными вопросами, делаете доклады, даёте интервью, занимаетесь идеологическими вопросами и, в общем, правильно руководите, но практическими вопросами не занимаетесь. Младшие товарищи у вас не спрашивают, сами решают практические вопросы». Димитров возразил: «Это не так, товарищ Сталин. С товарищем Костовым, очевидно, вышло недоразумение. Разберёмся с этим вопросом».

Костов попытался оправдаться. Он сказал, что честен в своем отношении к Советскому Союзу и всего лишь имел намерение предоставлять нужные сведения централизованным порядком. Но его слова вызвали у Сталина новый приступ ярости: «Жулик! Я имел о вас лучшее мнение. Надо посмотреть, откуда вы и кто такой. Поглядите на него. Хотите побороться? Поборемся. Только знайте, что мы на полпути никогда не останавливаемся. Доведём борьбу до конца». В последних словах прозвучала неприкрытая угроза.