Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

По праву старшего Коларов распорядился начать отвод повстанческих сил к югославской границе. Надо было сделать всё возможное, чтобы избежать напрасных жертв. И в первую очередь каратели станут искать руководителей, бравада здесь неуместна…

Русинов вызвался проводить Коларова и Димитрова до границы. На закате он вывел своих подопечных на окраину города. От связного-велосипедиста узнали о прорыве фронта с северо-запада, от Белоградчика. Это означало, что дорога, по которой двигались отступавшие к границе повстанцы, вот-вот будет перерезана. Русинов спросил, у кого есть оружие. На всех оказалось три пистолета и одна граната.

Подошёл ожидаемый фаэтон. Путники разместились в нём, и фаэтон запылил по просёлку. Невероятная усталость сразу навалилась на Георгия. Сознание отказывалось воспринимать происходящее. Стало совершенно безразлично, сумеет ли он уйти за кордон или нет. Имел значение лишь факт поражения восстания. А Люба? Что будет с ней?..

Лишь ночью в селе Лопушна Георгий пришёл в себя. Русинов дозвонился до штаба. Гаврил Генов доложил, что организует отступление отрядов к границе, идут фланговые бои.

От Лопушны Коларова и Димитрова сопровождали вооружённые группы: в горных сёлах народная власть ещё не сдала позиции.

К вечеру 27 сентября сделали последний переход по бездорожью. У Чипровцев остановились на привал. Димитров принялся расспрашивать коменданта села Александра Костова, насколько крепки партийные организации в Чипровцах и окрестных сёлах, можно ли там на время укрыться, чтобы впоследствии тайно перебраться в Софию. Костов пытался убедить его, что это верная гибель, что скоро придут войска и перетряхнут каждый дом, но Георгий твердил, что борьба не окончена. Только после вмешательства Коларова Георгий успокоился и покорно последовал за ним.

Тропка взобралась на гребень хребта и круто побежала вниз, в Сербию. Пастухи, приглядывавшие за овечьей отарой, не проявили никакого интереса к усталым людям, бредущим из Болгарии. Только на окраине какого-то села на незнакомцев с любопытством уставился мужчина, одетый по-городскому. Выяснилось, что это писарь сельской управы — так сказать, первый представитель власти.

— Мы участники восстания в Болгарии, ищем укрытие от преследований правительственных войск, — по-сербски сказал ему Димитров. — Словом, политические эмигранты…

Швейцарский паспорт на имя Рудольфа и Луизы Гедигер. 1929

Сентябрьское восстание 1923 года заняло своё место в череде жертвенных болгарских народных возмущений. Все они заканчивались не победой, а большой кровью, но вправе ли мы судить простой мерой «цена — результат» поступок тех, кто поднялся на бой за своё человеческое достоинство?

По подсчётам историков, восстание охватило 806 населённых пунктов Северо-Западной Болгарии, в 234-х сёлах была установлена рабоче-крестьянская власть. Но без общего плана и руководства восстание было обречено на неуспех и превратилось в разрозненные вооружённые стычки. Однако причины поражения были глубже, чем чисто военные просчёты. Революционное брожение, вызванное второй национальной катастрофой, оккупацией страны и глубоким экономическим кризисом, за пять лет значительно улеглось, чего не хотели признавать тогдашние руководители Коминтерна, которые подталкивали БКП к «захвату власти».

Расправа режима с поверженным противником была неадекватно жестока. Со дна общества поднялось всё самое гнусное и подлое, что сотворено во зло человеческому предназначению, — доносчики и ренегаты, добровольные палачи и мучители. «Ещё 21 сентября с разрешения царя военные суды становятся военно-полевыми. Это означает, что они официально получили право расправляться с лицами, причисляемыми к мятежникам, по „ускоренной процедуре“. Такой род правосудия применяется шире, чем того требуют обстоятельства. Происходят отвратительные эксцессы и в гражданской среде. В костре мести горит, помимо „сухого“, и несоразмерное количество „сырого“. По различным данным, число убитых в сентябрьских событиях составляет от 2500 до 5000 человек, значительно большее число подверглось арестам и истязаниям» {72} .

Так что вошедшее в политическую лексику двадцатых годов выражение «кровавый режим Цанкова» не является пропагандистским клише, хотя справедливости ради следует признать, что не сам профессор был организатором репрессий, а заправлявшие в его правительстве деятели и специальные службы. Июнь и Сентябрь 1923 года породили психологию ненависти и мщения, психологию тлеющей гражданской войны. Политические убийства и вооружённые акции стали привычной приметой повседневной жизни страны на многие годы.

В лихорадке первых эмигрантских дней Васил Коларов и Георгий Димитров подготовили «Открытое письмо рабочим и крестьянам Болгарии» {73} . В нём подчёркнут народный характер восстания, ставшего следствием правительственного террора. В этих условиях Коммунистическая партия, «хотя и сознавала все трудности борьбы и недостатки организации, будучи партией трудового народа, не могла поступить иначе, кроме как поддержать дело народа…» Теперь, после поражения восстания, предстоит организованная вооружённая борьба с теми, кто «9 июня совершили вооружённый переворот и этим положили начало гражданской войне , в которой сентябрьские события являются лишь крупным эпизодом и которая не может закончиться иначе как окончательной победой трудового народа над его кровавыми тиранами, эксплуататорами и грабителями».

Димитров сам набрал текст «Письма» в одной из типографий югославского города Ниш. Затем отпечатанные листовки были доставлены в пограничный Цариброд, откуда болгарские железнодорожники переправили тираж в Софию.

Контуры будущего представлялись Георгию очень и очень неясными. Несколько сентябрьских дней превратили его из руководителя легальных профсоюзов в политического эмигранта, из депутата парламента — в преследуемого мятежника, из гражданина своей страны — в бездомного скитальца. Люба по-прежнему находилась в Самокове, фактически под домашним арестом, о других родственниках ничего не было известно. Особенно беспокоила судьба брата Тодора, сотрудничавшего с Военным центром партии.