Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Но оказалось, что далеко не все члены наскоро сформированного в Болгарии нового нелегального ЦК приняли предложенный Загранкомитетом план действий. Приехавший в Вену Тодор Луканов сообщил: решено понизить статус Загранкомитета, превратив его в Заграничное представительство партии, прекратить выпуск «Работнически вестника». Димитров был удивлён. Что могут сделать в Болгарии несколько загнанных в глубокое подполье руководителей полуразрушенной партии, не обладающие финансовыми и материальными ресурсами и средствами связи, не опирающиеся на сеть низовых ячеек? Заграничный же центр, располагающий поддержкой ИККИ, способен помочь решить все эти вопросы. Но пришлось подчиниться.

Критика прозвучала и с другой стороны: избранные в Народное собрание по единому списку с левыми земледельцами коммунисты упрекали Коларова и Димитрова в авантюризме и возложили на них вину за провал восстания.

Единственным способом восстановления жизнедеятельности БКП, полагал Димитров, является сочетание легальных и нелегальных форм работы. То есть, одновременно с тщательной подготовкой нового восстания надо строить легальную партию и независимые профсоюзы, формально не связанные с партией. В этом политическом камуфляже явственно просматривается усвоенный Димитровым опыт российских большевиков, чья тактика нередко предусматривала наличие параллельных организационно-пропагандистских структур, одна из которых играла роль фасада, другая же служила истинным целям партии.

Однако надежда на созданную коммунистами легальную Партию труда не оправдалась. Принятый по инициативе правительства Закон о защите государства, нацеленный на предотвращение любых попыток изменить государственный строй, действовал эффективно. В соответствии с ним не только БКП, но и Партия труда, а также комсомол, кооператив «Освобождение» и ОРСС были запрещены, а их имущество конфисковано.

В конце ноября Любе с помощью Стефана Барымова удалось получить разрешение на выезд в Югославию. В сопровождении брата, Николы Ивошевича, она покинула Болгарию. Третьего декабря Георгий встретил жену на Венском железнодорожном вокзале. Из соображений конспирации им пришлось поселиться в разных квартирах (паспорт Георгия, наскоро сработанный в Нише, был ненадёжен). Три года назад они могли позволить себе прогулки по бульварам Ринга и тихим аллеям Пратера, теперь же Георгий вынужден был проводить время в четырёх стенах, довольствуясь краткими рейдами в какое-нибудь кафе для деловых встреч.

Состояние здоровья Любы не внушало оптимизма. «Моя Люба приехала сюда совершенно расстроенная и разбитая вследствие страшных переживаний, — пишет Димитров Коларову в Москву. — Необходимо основательное и продолжительноелечение, чтобы её спасти. После того как она почти 20 лет делила со мной все трудности моей жизни, столь беспокойной и полной опасностей, я чувствую себя обязанным сделать всё необходимое для её спасения». Далее Георгий обращается к своему товарищу с просьбой найти для него взаимообразно 200–250 долларов, чтобы купить Любе зимнюю одежду и бельё. Все сбережения были потрачены на её переезд и обустройство на новом месте, взять взаймы не у кого, он даже подумывал продать свою библиотеку («минимум сто тысяч левов»), но кто и когда это сможет устроить? «Из нашего здешнего бюджета аванс взять нет возможности, да и нельзя», — добавляет он, имея в виду бюджет Загранпредставительства {75} . Вероятно, просьба не осталась без внимания товарища.

В январе 1924 года Димитров приехал в советскую столицу. Обсуждение болгарского вопроса было назначено на 22-е число. Но в тот день ИККИ отменил все заседания и принял воззвание к трудящимся мира в связи с кончиной В. И. Ленина. Для участия в траурной церемонии в Горки отправилась делегация Коминтерна, в её состав включили и Димитрова. Когда обтянутый кумачом гроб вынесли на крыльцо белокаменного дома, Георгий оказался рядом. Кинохроника запечатлела его взгляд, обращённый на лицо Владимира Ильича.

Скованная стужей Москва стала в те дни для Димитрова чем-то большим, чем «столицей мирового пролетариата», как он называл её в своих пропагандистских статьях. Москва, с которой он разделил свои утраты и своё одиночество, ощущалась как единственное и желанное прибежище для него — безвестного странника под небом чужбины…

Памяти Ленина Димитров посвятил статьи, опубликованные в «Бюллетене Балканской коммунистической федерации» и журнале «Красный Интернационал профсоюзов».

Болгарские дела начали обсуждать в ИККИ 29 января. Ход двухнедельной дискуссии оказался в значительной степени предсказуемым. Рассматривались политические, технические, организационные и финансовые возможности нового восстания. Собравшийся 14 февраля Президиум ИККИ принял предложения по болгарским делам и указал на неизбежность вооружённого выступления, хотя его сроки не оговаривались. В Москве, Вене и Софии началась практическая подготовка восстания {76} .

Очередная встреча Коларова и Димитрова с эмигрантскими руководителями Земледельческого союза Н. Атанасовым и Хр. Стояновым завершилась соглашением между заграничными структурами двух партий, в котором восстание объявлялось «единственным выходом из создавшегося в Болгарии кризиса власти». Большие надежды возлагались на Внутреннюю Македонскую революционную организацию. Коммунисты полагали, что борьба ВМРО против правительства Цанкова объективно способствует созданию революционной ситуации в стране, а руководители ВМРО были не против заполучить новый канал поставки оружия. По рекомендации Милютина Димитров несколько раз обсуждал пути взаимодействия с приезжавшими в Вену «федералистами» — сторонниками вхождения будущей свободной и единой Македонии в состав Балканской федерации. Многие из них находились под влиянием коммунистических идей и даже состояли в компартии. «Федералистом» был и знаменитый воевода Тодор Паница, о котором Димитров отзывался как о «правильно ориентированном» союзнике.

Угли мщения за сентябрьское поражение не просто тлели, но пылали ярко. Признавая сегодня отсутствие объективных условий для нового восстания, не забудем о неутихающем правительственном терроре, обострявшем желание ответного удара. Спустя два года Коларов признается: «Пройдя через огонь, мы стали смелыми до безрассудства. Бомба, яд, расстрел — вот наша новая психология. Это ли левизна? Нет, это требование революции».

В конце мая 1924 года, когда Димитров уже находился в Вене, из Софии пришло известие о кончине Димитра Благоева. Получив скорбную весть, Георгий подумал, что эта смерть окончательно подводит черту под тем периодом болгарского революционного движения, который вошёл в историю как период теснячества, и ещё острее ощутил неизведанность пути, на который ступила партия Благоева, назвав себя в 1919 году коммунистической. В длинном письме Коларову он подробно описал траурную церемонию. «Никогда ещё не видела София таких похорон, — сообщил он. — У Народного дома многотысячная толпа опустилась на колени и стояла так несколько минут, пока проходило шествие. Это была трогательная и внушительная демонстрация против бешеной реакции» {77} .