Александр Полещук - Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Примерно в то же время Люба оказалась в психиатрической лечебнице. Георгий слал Кити из Берлина отчаянные письма, просил посещать Любу и сообщать о её состоянии. «Душа моя болит, болит глубоко, — пишет он своей конфидентке 17 мая 1931 года. — Могу сказать это только тебе, потому что ты доказала, что ты — мой самый верный секретный друг. Самое ценное своё сокровище я оставил в Химках, там осталась часть моего сердца, часть моей души! И какая часть! Ты можешь меня понять — для облегчения судьбы Любови Ивановны будет сделано всё, что только можно». В следующем письме он буквально изливает на Кити поток тоски: «Дорогая моя, ты единственный человек, кому я могу сказать всё. Чувствую себя невообразимо несчастным. Муки мои столь велики, что, не будь я революционером, стал бы алкоголиком или в чём-то другом нашёл бы утешение и забвение». Несомненно, его психологическое состояние, описанное с некоторым мелодраматичным надрывом, объясняется не только пониманием неминуемости ухода Любы, но и конфликтной ситуацией в руководящем звене партии.

Обосновавшись в Москве, Димитров решил положить конец своему холостяцкому образу жизни. Никаких тайных миссий уже не предвиделось, хотелось завести семью и, пока ещё не поздно, — детей. Женихом он был завидным, и у Кити возникли вполне оправданные по причине давнего знакомства надежды. Но их краткий и бурный роман был резко оборван Димитровым, о чём свидетельствует лаконичная запись в дневнике: «У Кити. Объяснение. Отчаянная сцена. Ужасные рыдания. К сожалению, так или иначе, но женитьбы быть не может!» Она продолжает надеяться — пишет письма, назначает встречи, но Георгий непреклонен. В последнем письме, адресованном Кити, он делает попытку объяснить разрыв своим новым положением. «Возложенные на меня обязанности вынуждают меня вести такой образ жизни, который, к сожалению, исключает ту близость, которая была между нами раньше, — пишет он 18 мая. — Я должен всецело отдавать себя работе и своему солдатскому долгу, что не дает возможности уделять достоточно времени и внимания тебе как жене» {163} . Весьма вероятно, что препятствием для его союза с сербской поэтессой стала причина чисто психологическая: окажись они вместе, Кити стала бы для него постоянным напоминанием о несчастной Любе.

А Рози, получив письмо Георгия с приглашением в Москву, попросила уточнить, в качестве кого она приглашается. «В качестве жены», — уточнил он телеграммой, сделав таким оригинальным образом официальное предложение. Ответ не заставил себя долго ждать. «Письмо от Флейшман (полный восторг!)» — записывает Димитров в дневнике 28 июня.

Димитров не афишировал предстоящее бракосочетание. Даже в письме к матери о нём не упоминает, хотя тема женитьбы здесь появляется вновь, но по другому поводу. «Сообщения газет, что якобы я справил свадьбу и т. д., — чистой воды выдумка, — поясняет он. — Кто-то разыграл легковерных корреспондентов, которые раструбили эту выдумку по всему свету. Конечно, трудно жить одному. Но если я женюсь, то не на „19-летней девушке [69], а на зрелой женщине, подходящей для меня“» {164} .

Столь же сдержан Георгий в описании своих жилищных условий: «Квартира в городе у меня уже есть, но живу обычно за городом, поскольку продолжаю лечение». И дальше: «У Лены и дочки, так же как и у Вылко, всё в порядке… До последних дней они жили на даче, которая была приготовлена для меня, там им было очень хорошо. Сейчас они уже в городе, поскольку погода холодная, и жить с ребёнком за городом стало неудобно» [69].

О своей квартире Димитров ничего не сообщает, но в конце письма есть фраза, которая всё объясняет: «Пиши мне на адрес: Москва, Дом правительства». «Домом правительства», без указания почтового адреса, в довоенные годы именовалось огромное здание, в котором было 505 квартир разной площади, ставшее впоследствии широко известным благодаря роману Юрия Трифонова «Дом на набережной». В этом доме, в те годы самом большом в Европе, спроектированном архитектором Б. М. Иофаном в стиле конструктивизма, жили преимущественно ответственные работники советских и партийных органов, наркоматов и военных ведомств, старые большевики, Герои Советского Союза, крупные учёные и деятели культуры. Имена многих сегодня можно прочитать на установленных в разное время мемориальных досках. Среди них есть и памятная доска, посвящённая Георгию Димитрову.

Георгий Михайлович и Роза Юльевна (такое «русское имя» получила Рози Флейшман) зарегистрировали брак в ноябре 1934 года. Об этом событии нет упоминания в дневнике, что кажется странным после тщательной фиксации этапов развития этого и других романов. Очевидно, обретённый статус семейного человека диктовал сдержанность в описании чувств. Датированная 21-м ноября запись «Отъезд в 7.10 веч[ера] в Севастополь» позволяет догадаться о начавшемся свадебном путешествии.

Пребывание супругов в Крыму затянулось на два месяца по медицинским показаниям Георгия Михайловича. Дневник («Tagebuch» в твёрдом переплете) пестрит краткими сообщениями о медицинских осмотрах и процедурах, а также о поездках по полуострову, приёмах гостей, дружеских застольях, встречах, выступлениях. Они перемежаются записями об отправленных и полученных деловых письмах. Во время отпуска Димитров продолжал заниматься делами. Фельдъегерская служба Наркомата внутренних дел работала исправно. Он регулярно получал секретную почту из ИККИ и отправлял в Москву свои послания. В начале декабря среди поступивших документов он обнаружил весточку от родных. «Теперь я спокойна — ты исполнил моё желание и нашёл себе подругу, — написала под диктовку матери Магдалина. — Теперь вы вдвоём будете делить печали и радости. Из письма и по фотокарточкам я вижу, что Рози очень внимательна к тебе, и радуюсь. Я люблю её так же, как и тебя».

По возвращении на родину Парашкева Димитрова некоторое время находилась под наблюдением полиции, о чём свидетельствует сохранившееся донесение полицейского агента № 61 своему начальнику. Агент сообщил, что она живёт в доме сына Бориса по улице Ополченской, 66, и «ведёт большую пропаганду в рабочей среде и среди семей квартала. Так как все знают, что она мать крупного большевистского лидера и недавно была в СССР, её повсюду принимают и слушают с вниманием и восхищением».

Отпускное время предоставило Димитрову редкую возможность встреч с людьми, пребывающими за пределами специфического круга его общения. Хотя встречи были короткими и в значительной степени формализованными, они оставляли радостное ощущение. Открытые лица, горящие глаза, бесконечные вопросы говорили о новой замечательной жизни, которая поднимается из народных глубин. Среди приходящих на имя Димитрова сотен писем от рядовых граждан были и просьбы о помощи и приглашения на праздники, и рапорты о трудовых победах с трогательным обращением на «ты» — как к близкому, родному человеку. В советской действительности Димитров видел прообраз тех перемен, что начнутся и на его родине, как только там произойдет революция и развернется социалистическое строительство. Революции, метко названные Марксом локомотивами истории, придают ускорение времени.