Жизнь и смерть в аушвицком аду

Для нас вещи выглядят все равно иначе. Нас уберут с Земли, потому что мы слишком много знаем об их непредставимых методах, преступлениях и акциях мщения. Наша команда называется зондеркоммандо [1103], и вначале она состояла из 1000 человек, из которых 200 были греки, а остальные поляки и венгры [1104]. А после героического восстания они захотели убрать 800, сотни снаружи лагеря и сотни внутри. Погибли и мои хорошие друзья Вико Брудо [1105]и Морис Аарон [1106]из Салоник.

Теперь, когда пришел этот приказ, они ликвидируют и нас. Мы — это 26 греков, а остальные поляки. По крайней мере мы, греки, мы уйдем из жизни как истинные греки, ибо каждый грек знает, как надо умирать, являя это вплоть до последних мгновений. И несмотря на превосходство нелюдей, греческая кровь бежит в наших жилах, и мы доказали это в итальянской войне [1107].

Мои дорогие, когда вы прочтете, какую работу я тут справлял, вы мне скажете: как же так — я, Манолис, или любой другой на моем месте, мог это делать и сжигать трупы своих братьев по вере? Я и сам говорил себе это же поначалу, много раз думал над тем, а не присоединиться ли мне к ним и поставить тем самым точку [самому]?

Но всякий раз месть [жажда мести] останавливала меня. Я хотел и я хочу жить и отомстить за смерть моего отца, моей матери и моей дорогой маленькой сестренки Нелли [1108]. Я не боюсь смерти, да и как я мог бы ее бояться после всего того, что видели мои глаза?

Поэтому, дорогой Илиас, мой любимый младший двоюродный брат, ты должен будешь, коль скоро меня самого уже не будет в живых, ты и мои друзья должны будете знать, в чем состоит ваш долг! [Долг перед] моей младшей кузиной Сарикой Хули [1109](помнишь ли ты ее, одну из тех, кто бывал у меня в доме? Она жива и рассказывала, что Нелика была вместе с Эрикой [1110], твоей сестрой, в последние мгновенья их жизни).

Мое единственная желание — что бы эти строки попали в твои руки.

Всю собственность моей семьи я завещаю тебе, Мицко, Димитрос Афанасиос Стефанидис, — с настоятельной просьбой взять к себе Илиаса, моего двоюродного брата. Илиас — коэн [1111], и ты должен так его и воспринимать и, как если бы ты был мною самим, должен всегда заботиться о нем. А если вдруг так случится, что моя кузина Сарика Хули вернется, ты, дорогой Мицко, должен к ней так же относиться, как твоя любимая племянница Смарагда, потому что все здесь переживали то, что человеческое разумение даже не в состоянии себе вообразить.

Вспоминай меня время от времени, как и я вспоминаю всех вас. Судьба не хочет, чтобы я увидел нашу Грецию свободной, какой ее увидел ты 12 / 10 / 43 [1112]. Если кто-то спросит обо мне, то скажи ему, что меня уже нет, но что я ушел как истинный грек.

Помогай, мой Мицко, всем, кто вернется из лагеря.

О Биркенау.

Я грущу не о том, дорогой Мицко, что я скоро умру, а о том, что мне не удастся отомстить им так, как я этого хочу и как я знаю.

Если случится так, что ты получишь письмо от моих родственников из-за границы, ответь им, как положено, что семья Наджари была изничтожена, убита цивилизованными немцами.

Новая Европа! [1113]

Помнишь ли ты моего Георгия [1114]?

Пианино моей Нелли, мой Миско, забери в семье Сиониду [1115]и отдай Илиасу, пусть оно всегда будет с ним, пусть напоминает ему о ней. Он так сильно ее любил, и она его.

Почти каждый раз, когда они убивают, я спрашиваю себя, а есть ли Бог? Я всегда верил в НЕГО и по-прежнему думаю, что Бог желает свершения своей воли.

Я умираю, удовлетворенный тем, что отныне знаю, что в этот момент наша ГРЕЦИЯ [уже] свободна.

Пусть моими последними словами будут: да здравствует Греция!

Марсель Наджари.

#

Вот уже почти четыре года, как они убивают евреев. Они убили всех польских, потом всех чешских, французских, венгерских, словацких, голландских, бельгийских, русских и всех из Салоник. […] Лишь около 300 дожили до сегодняшнего дня. [А еще] Афины, Арта, Корфу, Кос и Родос.

Всего в общей сложности около 1 400 000 [1116].

3/11/44

3/11/44 Многоуважаемое Греческое Посольство, которое получит эту записку! К Вам обращается добропорядочный греческий гражданин Эммануэль, или Марсель, Наджари из Салоник, ранее проживавший: ул. Италиас, № 9 в Салониках.

Пожалуйста, перешлите эту записку по нижеследующему адресу:

Димитрус Афанасиус Стефанидис ул. Крусово 4, Салоники, Греция.

Это моя последняя воля.

Я обречен на смерть немцами, потому что я — еврейской религии.

С благодарностью,

М. Наджари.

Этот поразительный, написанный на идише текст увидел свет в первом номере журнала «YIVO-Bleter» (Записки ЙИВО) за 1946 год. Весенне-летний номер, в котором он появился, вышел летом или осенью, то есть самое меньшее спустя полтора года после «3 января 1945 года» — даты, которой этот текст был подписан. Есть в публикации и вторая дата — 14 июня 1945 года, Руан: датировка короткого авторского предисловия к своему предисловию (выделено в тексте другим шрифтом).

Публикации была предпослана следующая редакционная преамбула:

«Летом 1945 Авром Левите из Бржезива, что рядом с Саноком, Польша, тогда беженец в Штутгарте (Германия), передал следующий документ капеллану Морису Дембовицу. Через посредство профессоров Аврома Иешуа Гешеля и Макса Арцта из Еврейской Теологической Семинарии в Нью-Йорке рукопись была передана в ЙИВО, и мы печатаем ее тут без изменений, даже в орфографии, только систематически проставили огласовки (а-о, п-ф) и т. д.; более ничего. В предисловии сделано несколько маленьких стилистических исправлений. — Редакция».

Из преамбулы ясно, что иными сведениями о судьбе Аврома Левите редакция не располагала.

Увы, довольно скупы и наши сведения.

Авром Левите родился в 1917 году в местечке Бжезив (Бжозув) в Галиции, недалеко от города Санок. Учился там в хедере.

Когда началась война, он не ушел вместе с другими еврейскими беженцами на восток и дождался прихода немцев. Только тогда, увидев своими глазами, что такое «культурные немцы», он бежал в советскую зону и осел в аннексированном СССР Лемберге (Львове) — сначала на правах беженца, то есть полулегально, а после получения «трефного», как он пишет, советского паспорта — в местечке Козово, что близ города Бережаны в современной Тернопольской области на Украине, где Советы устроили тогда что-то вроде резервата для таких легализовавшихся беженцев, как Левите. Когда в 1941 году, на сей раз в Козове, Авром снова оказался во власти немцев, он вернулся в родное местечко. Ему, конечно же, были рады в семье, но с его возвращением у них умерла надежда на то, что хотя бы один из семьи спасся.

8 августа 1942 года его как трудоспособного депортировали в гетто города Прокачив-Плашув, что под Краковом. А всех его «нетрудоспособных» близких — отца, мать, младшего брата и сестер — через день расстреляли в ближнем лесу.