Сабин Дюллен - Уплотнение границ

Год спустя, на 8-м съезде партии, была сделана попытка найти компромиссное решение, призванное устранить противоречие между национальным и классовым принципами. Впоследствии это решение еще долго будет оказывать влияние на подход коммунистов к приграничным аннексиям. Речь шла о введении теоретического различия между двумя формами «национального» плебисцита: всеобщим голосованием на территориях, где социальная дифференциация и рабочее движение находились в зачаточном состоянии, и предоставлением права голоса только пролетариату в регионах с развитой классовой борьбой.

В любом случае даже если удовлетворение требований «инородцев» и, следовательно, проведение размежеваний по национальному принципу считались политической необходимостью, это еще не означало окончательного отделения. Речь шла, самое большое, о границах внутри расширявшегося революционного пространства, где со временем суверенитет должен был стать достоянием угнетенных масс. Установление политического контроля над территорией в ходе революции происходило с помощью советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, возникавших в городах и деревнях и являвшихся на протяжении 1918 года адресатами многочисленных телеграмм за подписью Ленина.

Революция привела к девальвации понятия границы. Евгений Александрович Коровин, видный юрист, перешедший на сторону большевиков, попытался предложить теорию права переходного периода и государственного суверенитета класса в качестве опоры для международных отношений новой России. Он писал: «Никогда Рабоче-Крестьянское Правительство не претендовало быть национальной властью в смысле буржуазного „священного единства“…» Настаивая на существовании в масштабах всего мира четкой горизонтальной границы, отделяющей господствующий класс от трудящихся масс, он представлял советскую власть в качестве «поборницы классовых интересов русского и международного пролетариата» и ссылался при этом на ряд примеров, взятых из декретов, дипломатических нот и договоров первых лет революции [256] Там же. С. 28–29. .

Дипломатическая деятельность и правовое оформление контактов между молодыми советскими республиками и внешним миром находились, кстати, в руках рьяных интернационалистов [257] В. А. Шишкин характеризует советских дипломатов начала 1920-х годов как чрезвычайно радикальных по своим целям: Шишкин В. A. Становление внешней политики послереволюционной России (1917–1930 годы) и капиталистический мир. От революционного «западничества» к «национал-большевизму». Очерк истории. СПб.: Дмитрий Буланин, 2002. . Так, в 1920–1921 годах активную роль в отношениях с Польшей играли А. А. Иоффе и Л. М. Карахан, которые вместе с Троцким участвовали в переговорах в Брест-Литовске, а затем были отправлены на дипломатическую работу в Китай. Важнейшую роль в дипломатии молодой Советской Украины сыграл Х. Г. Раковский, а основы советского сближения с Афганистаном, носившего антибританскую направленность, заложил Ф. Ф. Раскольников. Что касается главы Наркоминдела, бывшего меньшевика Г. В. Чичерина, то он, судя по всему, совершенно по-разному подходил к политике в отношении стран Востока и Запада. Если в случае первых Чичерин придерживался ультрареволюционных взглядов (так, в 1923 году он критиковал Иоффе за то, что тот отдал Монголию «белогвардейцам»), то в отношении западных государств склонялся скорее к политике в духе дореволюционных традиций.

С военной и идеологической точек зрения дискуссии и принимаемые решения отсылали к представлениям о передовом фронте: считалось, что революция должна распространяться от одной советской республики к другой. При этом пространство продвижения революции не составляло единого целого: речь шла о том, чтобы связать друг с другом очаги рабоче-крестьянского суверенитета (советы, партийные комитеты, самопровозглашенные республики). Когда в условиях военного поражения Германии забрезжила надежда на победу революции в Киле и Берлине, Ленин, желая обеспечить смычку революционных сил, бросился рассылать телеграммы с целью мобилизовать одновременно русских пограничников на украинской границе, польские и литовские революционные отряды, а также коммунистов из числа германских солдат, занимавших эти территории [258] Радиотелеграммы, 10–15 ноября 1918 г. // Ленин В. И. ПСС. М.: Политиздат, 1970 (5-е изд.). Т. 37. . В свою очередь Троцкий, в тот момент нарком военно-морских дел, в ноябре 1918 года рассматривал границы Советской России как ключевой фактор распространения революции [259] Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. М.: Высший военный ред. совет, 1923. Т. 1. С. 394. . В начале 1919 года между ним и большевистским руководством украинских национальных отрядов вспыхнул конфликт по поводу целей военных действий на территории Украины. В то время как Троцкий и Москва видели их основной задачей соединение с венгерскими революционерами, украинские коммунисты считали главной целью защиту своей территории. В июле 1920 года, когда в момент наступления Красной армии на Варшаву мечты о распространении революции, казалось, были как никогда близки к осуществлению, Ленин в телеграмме Сталину с увлечением рисовал радужные перспективы:

Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно [260] Москва – Рим: политика и дипломатия Кремля. 1920–1939 гг. Сборник документов / Под ред. Г. Н. Севостьянова. М., 2002. Док. 2. .

Таким образом, в представлениях большевистских лидеров о пространстве накладывались друг на друга две карты территориального суверенитета. На первой карте, соответствующей бывшей Российской империи, суверенитет уже был установлен в революционном центре, откуда его следовало распространить в направлении контрреволюционных окраин. Именно эту карту имел в виду Сталин, когда в апреле 1918 года он, будучи наркомом по делам национальностей, отстаивал идею территориальной автономии приграничных регионов, отстававших от центра. На второй карте, включавшей Восточную Европу, пространство состояло из революционных очагов, которые надлежало, если представится такая возможность, постараться соединить друг с другом. То, что представляло собой рубеж или окраину на первой карте, на второй соответствовало промежуточному пространству, которое в одних случаях виделось коридором, а в других – барьером.

Об устойчивости таких представлений свидетельствует плакат 1923 года ( ил. 5 ). Польша изображена на нем в виде закрашенного черным цветом пространства между двумя пограничными барьерами, стоящими на пути советско-германской взаимопомощи. В этом плакате нашли отражение три тесно переплетенных эпизода истории начала 1920-х годов: Рапалльский договор 1922 года, заложивший основу взаимовыгодного сотрудничества между Советской Россией и Веймарской республикой; неудачные попытки объединения германской и русской революций (1921 и 1923 годы); история создания санитарного кордона, в роли которого в данном случае выступала Польша.