Питер Кенез - Полная история Белого движения

Неудивительно, что осуждение погромов никто не принял всерьез. Солдаты и офицеры предположили, что оно издано, чтобы ублаготворить зарубежное общественное мнение. Важнее всего, что высшее командование не наказало виновных. Официальные «комиссии по расследованию» были фарсом: евреев принудили засвидетельствовать, что никаких погромов вообще не было. Правительство запретило газетам сообщать о погромах. Генерал Драгомиров, военный губернатор Киева, помиловал тех, кто был признан виновным в массовых убийствах, после того как митрополит ходатайствовал в их защиту. Когда делегация киевского профсоюза протестовала против ареста четверых евреев, Драгомиров пригрозил рабочим трибуналом за дерзость.

Антибольшевистский маниакальный антисемитизм часто удивлял иностранных наблюдателей. Английский журналист Джон Ходжсон, который некоторое время провел в штабе Деникина, писал: «Офицеры и военнослужащие возлагали практически всю вину за беды своей страны на иудеев. Многие считали, что весь переворот был спроектирован неким могущественным и таинственным обществом международных евреев, которые за плату и по приказу Германии улучили психологический момент и захватили бразды правления». В другой раз он написал: «Когда Америка определенно высказалась против любого вмешательства в России, вскоре получила широкое признание идея, что президент Вудро Вильсон был евреем, тогда как мистера Ллойд-Джорджа называли евреем всякий раз, когда приходила каблограмма из Англии, показывающая, как неохотно он оказывает поддержку антибольшевикам».

Секретные донесения и корреспонденция того времени участников Белого движения выявляет, что антисемитизм был ни второстепенным, ни случайным аспектом идеологии белых; это был основной фокус их точки зрения. Как мы можем объяснить эту одержимость? Конечно, русский офицерский состав в императорской России долго был антисемитским. Евреи не могли стать офицерами. Даже во время Первой мировой войны, когда армия отчаянно нуждалась в большем числе офицеров, некоторые кандидаты в школы офицеров находили необходимым указать, что ни их родители, ни даже их деды не были евреями. Офицеры свысока смотрели на евреев-солдат и плохо с ними обращались. Они отождествляли евреев с либерализмом и социализмом — идеологиями, которыми они брезговали. Подавляющее большинство из них вообще не считало проблемой следование царистской политике, которая рассматривала евреев как враждебное и чужеродное меньшинство, само существование которого некоторым образом угрожало русскому народу.

Однако их «нормальный» антисемитизм был умеренным по сравнению с кровожадной одержимостью, которую они проявляли в ходе Гражданской войны. Без сомнения, их ненависти способствовало то, что они видели евреев на важных постах советского режима, но это не может быть исчерпывающим объяснением, поскольку очевидно, что большинство советских лидеров и большинство работников Чека было такими же русскими, как и они сами.

Одной фатальной слабостью Белого движения было его отсутствие идеологии, отсутствие ясно определенных целей. Русские офицеры, которые гордо считали себя аполитичными, без раздумий принимали, что императорский режим — самый лучший для их страны. Когда революция и Гражданская война разрушили ту Россию, которую они любили, они были не готовы ни эмоционально, ни интеллектуально искать причины краха империи. Было слишком болезненно размышлять о том, что большевики находятся в Москве потому, что российский народ не возражает против их присутствия так же категорично, как против идеи восстановления старой России. Офицерам недоставало эмоциональной устойчивости и интеллектуальной смелости признать, что царская Россия потерпела крах, потому что она была анахроничной, коррумпированной и, что важнее всего, неэффективной.

Антисемитизм позволял им объяснить падение их России, без того чтобы задавать слишком много глубоких вопросов. По мере того как они убивали больше евреев, им требовались все более фантастические объяснения, и их картина зловещего могущества евреев становилась все больше и больше похожей на параноидальный бред. Можно проследить прогрессию: по мере того как погромы осенью 1919 года становились все более кровавыми, язык секретных донесений становился все более навязчивым.

Деникин полагал, что погромы наносят вред Белому делу, поскольку подрывают дисциплину армии. Хотелось бы верить, что он был прав и что белые были таким образом наказаны за свои преступления, но это неверно. Антисемитизм был одной из козырных карт белых. Ни одна из тем белой пропаганды не наносила неприятелю больше вреда, чем сотрудничество с евреями и большевиками. Природный антисемитизм, раздуваемый белой пропагандой, заставил многих русских и особенно украинских крестьян выбрать сторону белых. В итоге большевики все-таки победили, но вопреки антисемитизму народа.

Наиболее примечательной чертой интервенции союзнических войск, которую вели Британия и Франция, была ее исключительная абсурдность. Франция пустилась в эту авантюру, не обдумав свои цели и не понимая сложностей. Довольно неправдоподобно, что французы воображали, будто само их присутствие вдохновит антибольшевистские силы в России на победный марш в Москву. Французы часто замечали, что несколько хороших полков может свергнуть правительство Ленина. В этом случае те полки, что высадились в Одессе и Крыму, к таким не относились. На всем протяжении Гражданской войны не было более недисциплинированных солдат, чем французские, греческие, алжирские и сенегальские части под командованием французских офицеров; эти солдаты просто не хотели воевать и были бесполезны.

Британцы были немногим лучше. Они позволили своим местным представителям вырабатывать политику, и в результате — как в Екатеринодаре и Тбилиси, например, — давали взаимно противоречивые обещания, смущая и в итоге отвращая всех. Британские «инструкторы», которые временами сражались бок о бок с белыми, мало заботились о том, чтобы скрыть свое презрение к принимающей стороне, и поэтому порождали неприязнь.

Почему союзники настолько халтурно подошли к осуществлению интервенции? Во-первых, они чрезвычайно недооценили сложность задачи. Они соблазнились очевидной слабостью революционного режима и не смогли увидеть, что их «друзья» даже слабее. Они не понимали, что победу одержит та сторона, которая сможет навязать российскому народу порядок, и что в этой жизненно важной задаче иностранцы не могут обеспечить никакой помощи. Во-вторых, они были ужасающе невежественны касательно исключительно сложной ситуации. Ллойд-Джордж думал, что Харьков — это генерал; генерал Бориус ввел осуществляющие интервенцию французские войска в одесскую неразбериху без более точных инструкций, чем «действовать заодно с патриотически настроенными россиянами». В-третьих (что, возможно, наиболее предосудительно), государственные деятели Британии и Франции не видели ограничений, в рамках которых должны действовать. Ненавидеть большевиков было недостаточно; необходимо было иметь силу для их подавления. Британские и французские солдаты после ужасающего опыта Первой мировой войны не имели никакого желания сражаться в России за белых, которых воспринимали как сторонников реставрации монархии. Государственные деятели, которые не знают, что целям должны соответствовать средства их достижения, не заслуживают этого названия.