Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Головин утверждал, что «к осени 1917 года либеральная интеллигенция утратила всякое влияние на народные массы. Последние относились к ней прямо враждебно, видя в интеллигенции, под влиянием социалистической пропаганды, «цензовый элемент», преследующий свои «классовые цели», и «врагов народа»… К осени «моральное расцепление между интеллигенцией и народными массами России стало полным. Это явилось лишней причиной тому, что всякого рода «советы» были гораздо ближе сердцу русских народных масс, чем Государственное и Демократическое совещания и Предпарламент, созываемые Керенским. Победа над Корниловым, в глазах этих масс, была победой Советов, и, в частности, наиболее левого их крыла — большевиков» [2376] Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Т. 1. С. 280, 273–274. .

Дорогие гостиницы крупных городов были переполнены состоятельной публикой. «Помещики из провинции готовились к бегству. Бежали они не столько от опасности немецкого вторжения, сколько от готовящегося восстания. Когда бы я ни возвращался в «Асторию», где одно время снимал номер, я встречал этих господ и их жен, слетавшихся сюда, как стая птиц, которые присели на дерево передохнуть перед дальним перелетом» [2377] Вильямс А. Р. Путешествие в революцию. С. 62. .

При этом люди, кто мог себе это позволить, психологически компенсировали страх от зловещего ожидания будущего, погружаясь в водоворот развлечений. Леонид Миронович Леонидов писал в «Театральной газете» 3 сентября: «Мы мечтали об освобождении искусства от правительственной опеки… Но дело вышло так, что искусство вообще отступило на второй план… Мы видим переполненные театры, битком набитые концерты. Обыватели, будут ли они опролетарившиеся буржуи или обуржуазившиеся пролетарии — все жаждут с какой-то смертельной жаждой развлечения… Веселый жанр преобладает, господствует, бьет через край, давая какую-то жуткую картину пира во время чумы» [2378] Леонидов Л. Искусство и толпа // Театральная газета. 1917. 3 сентября. № 34–35. .

Петроград терял черты столичности и приходил во все более возбужденное состояние. 7 сентября Гиппиус писала в дневнике: «Петербург в одну неделю сделался неузнаваем. Уж был хорош! — но теперь он воистину страшен. В мокрой темноте кишат, — буквально, — серые горы солдатского мяса; расхлябанные, грегочущие и торжествующие… Люди? Абсолютно праздные, никуда не идущие даже, а так шатающиеся и стоящие, распущенно-самодовольные» [2379] Гиппиус З. Дневники. С. 189. .

Глобачев, бывший начальник Петроградского охранного отделения, оценивал профессиональным взглядом: «Весь сентябрь и октябрь, в сущности, в Петрограде царила анархия. Уголовщина увеличилась до невозможных размеров. Ежедневно наблюдались грабежи и убийства, не только ночью, но и среди бела дня. Обыватель не мог быть спокоен за безопасность своей жизни. Население, видя, что помощи от существующей номинально власти ожидать нельзя, стало организовываться само. Образовывались домовые охраны и обороны на случай нападения на дом грабителей. В каждом доме на ночь выставлялись вооруженные посты, но и это не помогало, так как грабежи не уменьшались» [2380] Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009. .

Разграблены дворцы великих князей Александра Михайловича и Андрея Владимировича, царский Александровский дворец, исчезли драгоценности, картины, коллекционная посуда, монеты, краденным торгуют почти открыто. Борис Пастернак в «Докторе Живаго» вкладывает в уста персонажа из народа такие слова: «Такой кабак и бедлант развели, что чертям, брат, тошно, не разбери-бери-что! Улицы не метены, дома-крыши не чинены, в животах, что в пост, чистота, без анекцый и контрибуцый» [2381] Пастернак Б. Собрание сочинений. Т. 3. М., 1990. С. 167. .

Драшусов — морской офицер, помещик — свежим глазом фронтовика оценивал изменения в Петрограде: «Нервное напряжение было чрезвычайное, доходящее до физического недомогания. Во всем Петрограде невозможно было найти ни одного сколько-нибудь спокойного и уравновешенного человека… Почти на каждом углу и на середине улицы толпились кучки людей, преимущественно солдат и рабочих с притупленно напряженными серыми лицами… Главная сущность пропаганды — это возбуждение ненависти и злобы, злобы и ненависти; краткий и торопливый выпад в области грядущего социалистического блага — и опять злоба, злоба и злоба. Жутко и омерзительно было слушать из уст этих ядовитых исчадий подполья проклятия и жестокие оскорбления того, что для тебя было и осталось святым. Но взглянешь на лица, неподвижные, напряженные, грозные — и остывает горячий протест. Жуткий холод, бессилие и безнадежность овладевает душой. Тут только с поражающей ясностью раскрылась та бездна, которая была между нами и народом. Что им сказать, на что опереться? Слова, как бы сильны и красноречивы они не были, повисли бы в воздухе, не вызвав желательного отклика» [2382] «Все кончено, и никакие компромиссы уже невозможны…»: из воспоминаний Е. Е. Драшусова // Россия 1917 года в эго-документах. Воспоминания. М., 2015. С. 272, 264–265. .

В городах протестовали рабочие, солдаты, мелкий городской люд. Солдатские жены требовали повышения пособий, снижения квартплаты, дров на зиму [2383] Троцкий Л. Д. История русской революции. Т. 2. Ч. 1. С. 313. .

Газеты ежедневно сообщали о все новых очагах столкновений и бунтов. «Еще в начале осени 1917 года даже слепым стало совершенно ясно, что революция с головокружительной быстротой вырождается в пугачевщину» [2384] Наживин И. В. Записки о революции. С. 116. , — ужасался Наживин. Журналист «Русской Воли» писал в середине сентября: «Идет, гудет по Руси погромный гул, трещат продовольственные лавки, морем разливанным льется спирт и вино, трещат кости продовольственников, бессмысленно, дико и нелепо идет братоубийственная борьба. Тамбов, Козлов, Орел, Харьков, Елисаветград, Астрахань, Баку, Ташкент — везде одна и та же жуткая картина… В Киеве погромы приняли антисемитский характер… Волна погромов из Европейской России перекинулась в Туркестан… В русло голодных бунтов втянуты все инстинкты народные: и тяга к водке, и национальная вражда, и органическая нелюбовь к интеллигенции, и дикое озорство и варварство, порожденное безграничной темнотой и невежеством. Все служит погрому. Все идет на потребу… В роли главного действующего лица выступает солдат, тыловой солдат, распустившийся, позабывший свой долг перед Родиной, а вместе с тем утративший свое моральное чутье» [2385] Русская Воля. 1917. 16 сентября. № 220. .

Региональные сводки напоминали фронтовые. «Саратов. 25 сентября. Ввиду аграрных беспорядков в Сердобском уезде двинуты войска. Губернский комиссар в воззвании взывает к чувству гражданственности, указывая, что неизбежно применение воинской силы» [2386] Русские Ведомости. 1917. 27 сентября. № 220. . «Житомир. 29 сентября. Губернским комиссаром получен ряд сообщений о начавшихся в губернии беспорядках. Уничтожаются леса и посевы. Для успокоения посланы войска» [2387] Торгово-промышленная Газета. 1917. 1 октября. № 213. . Начальник одной дивизии, дислоцированной в Подольской губернии для наведения порядка, докладывал: «Теперь нет сил дольше бороться с народом, у которого нет ни совести, ни стыда. Проходящие воинские части сметают все, уничтожают посевы, скот, птицу, разбивают казенные склады спирта, напиваются, поджигают дома, громят не только помещичьи, но и крестьянские имения… В каждом селе развито винокурение, с которым нет возможности бороться, вследствие массы дезертиров. Самая плодородная страна — Подолия — погибает. Скоро останется голая земля» [2388] Деникин А. И. Очерки русской смуты. Кн. 2. Т. 2. С. 110. .