Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Долгое время Никитин не мог даже согласовать смету организации, первые 12 тысяч он просто взял в долг у знакомого коммерсанта из Армавира. Только в конце апреля была утверждена примерная смена, но без гарантии получения денег. Никитину удалось освободить из-под ареста бывших сотрудников, часть которых составила костяк новой службы, пригласить на работу лиц с опытом следовательской работы.

Хуже всего было с агентурой, власти вообще не могли согласиться с необходимостью такого старорежимного института в славные времена свободы. Выручали добровольцы-студенты, которых тоже третировали. «В те времена лучше было попасть под оружейный огонь, чем получить в общественном месте кличку охранника». Какие-либо учеты населения отсутствовали. Для въезда в свободную Россию революция разбила все преграды. Пограничный контроль стал формальностью. «В Петроград свободно ехали со всех концов земли и бесследно в нем проваливались. В первые месяцы адресный стол не существовал, тогда как в старые годы он выписывал до 30 000 новых карточек в день. Открыть его удалось позднее, и только к июлю довести запись до скромной цифры 7000».

Ну хорошо, поймали немецких шпионов — что с ними делать? Их сажали в тюрьмы. Но. «Петроградская толпа периодически стала разбивать двери всех домов заключения. Каждое отметное шествие по улицам, новый день больших демонстраций приносили свободу немецким избранникам, запертым всего лишь накануне… По такой системе в делах контрразведки установился своеобразный полный оборот: около месяца на расследование и задержание, не более месяца заключения, затем разгром, свобода, старая исходная точка и т. д. И завертелась контрразведка, как белка в колесе». С той же проблемой сталкивались и все другие правоохранители.

Никитин добился приема у князя Львова. Тот обещал рассмотреть вопрос и известить о принятых мерах. Через два дня директор департамента МВД известил: «Не спрашивайте с нас: мы бессильны что-либо сделать! Вы не можете себе представить того развала, который идет по всей России! Но мы хотим вам предложить: выберите сами любое место России, где хотите: посылайте туда с вашими караулами кого хотите; и устраивайте их там как хотите…» [411] Никитин Б. В. Роковые годы. Новые показания участника. М., 2007. С. 44–49, 61–63.

Но не могли установить контроль даже за содержанием военнопленных. «Военнопленные, работавшие в поместьях, были освобождены местными крестьянами; многие из них бродяжничали и промышляли воровством, — недоумевал Нокс. — Немецкие и австрийские офицеры свободно разгуливают по Москве… Явно невозможно назвать ни одну другую воюющую страну, где бы военнопленные объявляли забастовку, требуя повышения оплаты труда и лучших условий для жизни» [412] Нокс А. Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917. М., 2014. С. 548, 549. .

В ведомстве Керенского порядка было не намного больше.

Таганцев не мог забыть первого появления Керенского в министерстве: «Он вошел в подъезд с Екатерининской улицы и прежде всего пожал руку швейцару, сторожам, стоявшим в прихожей, чем очень смутил этих почтенных служителей. Мы все, служившие в министерстве, собрались в большом зале первого этажа. Заставив нас подождать, Керенский вошел в зал и молча опустился (в буквальном смысле слова) в кресло; все министерские чины стояли большим полукругом перед ним; тут были почтенные старики — товарищи министра, директора департаментов. Керенский все сидел и молчал. Все недоумевали. Наконец он поднялся, сказал, как бы извиняясь, что очень устал, и начал обходить присутствующих. Говорил он совсем мало, всего меньше со старшими членами, а затем, заявив, что будет близко принимать к сердцу интересы младших служащих и заботиться о них, ушел. Старшие члены министерства были смущены; на главные должности были назначены присяжные поверенные, может быть, и хорошие люди, но беспомощные в деловом отношении» [413] Таганцев Н. Н. Из моих воспоминаний. С. 246–247. .

В ведении министерства юстиции оказалась вся судебная система, и Керенский энергично взялся за ее реформирование. Первым своим решением 3 марта он приказал создать в Петрограде временные революционные суды-тройки — в составе судьи, солдата и рабочего — для разбора конфликтов между солдатами и населением, которые возникали в ходе пьяных драк, торговли награбленными в ходе революционных боев вещами [414] Тютюкин С. В. Александр Керенский. Страницы политической биографии (1905–1917 гг.). М., 2012. С. 131. . «Здесь не место разбирать этот закон в его существе, хотя и теперь я думаю, что он был со всех сторон нелеп и ничем серьезно не оправдывался, — писал Завадский. — Допустим, что такой закон был и хорош и настоятельно необходим, но ведь несомненно для каждого юриста, что законы могло лишь издавать Временное правительство, а не отдельные министры. Издаваемые же отдельными министрами законодательные акты, являясь чем-то вроде «филькиной грамоты», бросают на добросовестного составителя тень, заставляя сомневаться в достоинстве его юридических познаний или юридического мышления» [415] Завадский С. В. На пути к революции: из архива моей памяти. На великом изломе: Отчет гражданина о пережитом в 1916–1917 годах. М., 2017. С. 208. . Суды эти просуществуют до середины 1917 года.

Временное правительство своим указом от 5 марта сформировало Чрезвычайную следственную комиссию по расследованию противозаконных по должности действий бывших министров и прочих высших должностных лиц. На работу ЧСК выделялось 200 тысяч рублей ежемесячно. Ее председателем стал известный московский адвокат, присяжный поверенный Николай Константинович Муравьев, заместителями председателя — сенатор Иванов и известный нам Завадский. В состав комиссии входил историк, редактор журналов «Былое» и «Минувшие годы» Павел Елисеевич Щеголев, который позднее издаст стенограммы комиссии [416] Падение царского режима. Т. 1–7. М. — Л., 1924–1927. . Главным редактором стенографических отчетов был поэт Александр Александрович Блок, научную редакцию отчетов осуществлял профессор Евгений Викторович Тарле. Работу комиссии обслуживало в общей сложности 55 следователей. Первоначально комиссия заседала в здании Сената, но там ей стало тесно, и ее переместили в Зимний дворец.

«Задачи Муравьева были безбрежные: он думал об истории, — замечал Завадский. — Мои — гораздо скромнее: я думал о правосудии и о судьбе лиц, уже лишенных свободы в ожидании нашего расследования. В его голове предносился будущий чуть ли не ученый труд о недостатках павшего режима. В моей голове копошились планы беспристрастного и быстрого следствия». Члены комиссии и следователи допросят в станах Зимнего дворца и Петропавловской крепости 59 арестованных высших должностных лиц Российской империи.