Иван Курилла - Битва за прошлое. Как политика меняет историю

Столетие Октября в 2017 году страна, когда-то ведшая от него отсчет своего существования, встретила оглушительным молчанием. Историки, конечно, провели десятки научных конференций и семинаров, опубликовали несколько хороших монографий. Но это было внутрицеховое обсуждение. Для обычного гражданина России столетие революции прошло незамеченным. Ближайшая к тому историческому периоду тема, вокруг которой шумели споры, — фильм Алексея Учителя «Матильда» и борьба против него Натальи Поклонской — вообще не имела отношения к революционной тематике.

Для сравнения можно вспомнить, что Франция к столетию своей Великой революции устроила всемирную выставку, напоминанием о которой стала Эйфелева башня. Американская статуя Свободы была (пусть и с опозданием на 10 лет) подарком к столетию Войны за независимость. Казалось бы, на монументальное искусство в России ресурсов не жалеют. Но не было ни выставки, ни возведения монумента, ни даже отечественного блокбастера на экранах.

А самое главное — в обществе не началось никакой дискуссии о значении 1917 года, о его наследии, о влиянии революции на весь мир и на сегодняшнюю Россию. Это не значит, что мы знаем ответы на эти вопросы, скорее наоборот. Но пока эти вопросы задают только историки в тиши научных аудиторий. Необычная ностальгия по монархии и противникам большевиков, вспыхнувшая в конце 1990-х — начале 2000-х, когда перезахоранивали останки царской семьи и привозили в Россию прах усопших на Западе белых генералов, реабилитировала побежденную сторону Гражданской войны, но не способствовала распространению альтернативной версии истории. Профессор Андрей Зубов едва ли не в одиночку отстаивает антисоветский нарратив, вызывая лишь новые волны критики.

У этой ситуации несколько причин. Во-первых, для нынешнего российского государства любая революция — очевидное зло. Опасения, вызванные цветными революциями и «арабской весной», давно уже сформировали отчетливо контрреволюционную идеологию, проявляющуюся во внешней политике и внутриполитической риторике власти. Вместе с тем прямо осудить большевиков и заклеймить революцию тоже не получается: из 1917 года родом и Советский Союз (пусть он и оформился лишь спустя пять лет), распад которого в 1991-м президент Владимир Путин назвал «величайшей геополитической катастрофой», и множество институтов и практик, без которых трудно представить сегодняшнее государство. На встрече Валдайского клуба в октябре 2017 года президент осторожно обмолвился о «неоднозначности» результатов революции, о том, как «тесно переплетены негативные и, надо признать, позитивные последствия тех событий» [135] Заседание Международного дискуссионного клуба «Валдай». 19 октября 2017 года. http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/statements/55882 . . А раз нет возможности ни отпраздновать столетие Октября, ни заклеймить семнадцатый год, молчание представляется лучшим выходом. Революцию страшно вспоминать, но невозможно забыть.

Во-вторых, события середины прошлого века — репрессии сталинского периода и Великая Отечественная война — для ныне живущего поколения все еще являются «последней катастрофой» (термин французского историка Анри Руссо), заглушившей травмы предшествующей трагедии. Пока нет признаков того, что распад СССР сыграет для большинства населения постсоветских государств сравнимую роль. Именно вокруг войны и репрессий кипит неостывающая память, прорываясь то в ужасе Сандармоха, то в шествии «Бессмертного полка». Но связь этих событий с революцией, очевидная для современников, сегодня не ощущается.

Наконец, в-третьих, нельзя забывать, что в обществе есть по меньшей мере две силы, имеющие свое твердое мнение о революции. Коммунисты продолжают считать октябрь 1917 года зарей справедливого мира, а Русская православная церковь — безбожным бунтом. Любопытно, что две главные консервативные общественные группы диаметрально разошлись в этой оценке, но никакого публичного диалога между ними тоже не наблюдается. Российское общество устроено так, что попытки диалога обращены не друг к другу, а к власти, а власть в этих условиях, очевидно, не хочет принимать чью-либо сторону.

Не только консерваторы, но и оппозиционные публицисты, еще недавно нет-нет да и проводившие параллели между ситуацией в России нынешней и столетней давности, отмечая коррупцию, провалы государственного управления, внешнеполитические авантюры и растущее недовольство масс, в 2017 году утратили интерес к такой интеллектуальной игре.

Как же объяснить такое невнимание политиков к юбилею столь важного для российской истории события? Ведь эта революция в самом деле стала началом нового мира. Последняя из великих революций Нового времени, она и завершила Новое время, исчерпав спектр утопий, рожденных разумом в начале той эпохи. Предложив альтернативу демократическому и республиканскому идеалу, который олицетворяли Соединенные Штаты, революция заложила основы биполярного мира. Он воплотился в противостоянии держав в годы холодной войны и, как мы видим, пережил даже распад Советского Союза, возродившись в риторике «российской угрозы» в современных США. Ирония истории или важный для ее понимания парадокс: через 100 лет после того, как Россия представила миру свою модель светлого будущего, страна позиционирует себя как полюс традиционализма, идеализирующий прошлое.

В самой России трудно отделить последствия Октября от результатов 70 лет советского режима: уничтожение политической конкуренции и укрепление институтов вертикального управления, истребление гражданского общества, создававшегося в предшествовавшие революции полвека (начиная с Великих реформ). Вместе с тем разрушение старых скреп и реформирование морали открыло шлюзы для творчества, и в первое десятилетие после революции российское искусство (живопись, театр) впервые вышло на передовые рубежи, избавившись от привкуса вторичности по сравнению с европейским. Положение женщин в обществе резко изменилось, что сделало Советскую Россию одной из самых передовых стран тогдашнего мира. Последовавший культурный разворот, преследование авангардного искусства и возвращение патриархальных семейных порядков показали первичность политической вертикали относительно творческой конкуренции, но не лишили нас права видеть в революции это раскрепощение. Революция предоставила стране возможность для рывка в новую социальную реальность, но эта новая реальность обернулась не только обществом модерна, но и идеологическим государством, лишившим советский модерн его фундамента — свободного выбора.

Обращение общества к своему прошлому — это всегда формулирование остроактуальных вопросов, ответы на которые помогают понять что-то важное в сегодняшнем дне. Современной России есть о чем спросить 1917 год, но она, похоже, боится узнать ответ.