Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Новая организация научной работы, резкое расширение круга известных земель, ознакомление с достижениями старых восточных наук, в первую очередь вавилонской астрономии, – все это дало мощный толчок развитию греческой науки, уже подготовленной к этому занятиями платоников по математике и перипатетиков по описательным дисциплинам. В математике III века Евклид подводит итоги геометрии, Аполлоний Пергейский разрабатывает теорию конических сечений, Архимед кладет основы исчисления бесконечно больших и бесконечно малых величин. В астрономии Аристарх Самосский выдвигает гипотезу о гелиоцентрическом строении мира, близкую к той, которую восемнадцать веков спустя обосновал Коперник. В географии перипатетик Дикеарх создает сводное описание всего известного мира от Северного моря до Индии, а Эрастофен делает следующий шаг, превращая географию из науки описательной в науку математическую. Зоология берет начало в сочинениях Аристотеля, ботаника – в сочинениях Феофраста. Медицина в соперничающих школах Герофила и Эрасистрата приходит к основанию научной анатомии и физиологии. Техника, особенно строительная и военная, достигает таких высот, что, несмотря на традиционное пренебрежение к утилитарным знаниям, о машинах Архимеда складывались легенды. Это была кульминация античной науки: далее, с конца III века, открытия ее уже забываются и начинается все более ощутимый ее упадок.

В кругу наук рядом с науками математическими и естественными решительно выдвигаются науки гуманитарные. Это результат того ощущения отдаленности, отчужденности, которое появляется у эллинистических греков по отношению к своему полисному прошлому. Факты и установления общественной и культурной жизни, которые до сих пор воспринимались как само собой разумеющиеся и вечные, теперь воспринимаются как исторически преходящие и потому требующие собирания, систематизации и осмысления. Появляется целая отрасль истории – наука о «древностях», т. е. не о событиях, а о памятниках, учреждениях, обычаях, преданиях прошлого; особенно много таких сочинений, само собой разумеется, было посвящено Афинам и Аттике (так называемые «аттиды»), но в общей совокупности они не оставили не описанным ни один уголок греческого мира и ни одну область человеческой культуры. К ним примыкали многочисленные сочинения о разных странах и народах негреческого мира, которые стояли на стыке истории, географии и этнографии – одними из первых здесь были «История» вавилонянина Бероса и «Египетская хроника» египтянина Манефона, написанные по-гречески в начале III века и сыгравшие важную роль в ознакомлении эллинства с восточной культурой. Среди «древностей», привлекавших внимание эпохи, важное место занимали, конечно, фигуры деятелей истории и культуры прошлого; именно в это время выделяется жанр биографии, в значительной степени опирающийся на анекдотический материал. Среди памятников, служивших восстановлению древности, важнейшими, конечно, были литературные произведения; именно в это время создается наука филология, составляющая каталоги и аннотации классической литературы, вырабатываются принципы «критики текста» (т. е. выверки искаженных рукописей) и атрибуции сомнительных произведений, составляются комментарии как языкового, так и реального содержания. Центром этих занятий была Александрийская библиотека; по традиции должность руководителя Мусейона здесь занимали один за другим именно филологи – Зенодот, Аполлоний Родосский, Эрастофен и потом, уже во II веке до н. э., Аристофан Византийский, Аполлоний Эйдограф и знаменитый Аристарх Самофракийский.

Разумеется, из всей этой книжной массы до нас дошли лишь ничтожные частицы, но только на ее фоне можно правильно представить себе художественную литературу эллинизма.

Первая общая черта эллинистической литературы – ее космополитизм. Литература классического периода жила интересами родного полиса; великие трагедии и комедии, шедшие на афинской сцене, мало кого интересовали вне Афин. Литература эллинизма живет интересами всей рассеянной по миру читающей греческой публики; круг ее воздействия расширяется, но степень ее воздействия на душу каждого отдельного читателя уменьшается. Слушая трагедию Эсхила, афинянин мог задумываться и над ее религиозной, и этической, и политической проблематикой; читая идиллию Феокрита, александриец наслаждался преимущественно ее художественными достоинствами. Литература отрывается от других форм общественной жизни.

Вторая общая черта эллинистической литературы – ее элитарность. Это следствие предыдущего. Литература полиса касалась тех вопросов, которые в большей или меньшей степени затрагивали все слои населения полиса, от высших до низших, поэтому она была интересна и доступна всем. Литература эллинизма затрагивает только вопросы, которые связывают данный город с остальным греческим миром; а низы населения, которым приходится перебиваться со дня на день и не видеть ничего, кроме своего непосредственного окружения, остаются чужды тематике этой литературы. Литература становится достоянием только высокообразованной и среднеобразованной публики; низкообразованная публика в ее духовных запросах обслуживается иными формами искусств, в лучшем случае – мимом или сценической песней.

Третья общая черта эллинистической литературы – ее разрыв с традицией. Писатель классической эпохи ощущал традиционные литературные формы, лишь медленно и постепенно меняющиеся с каждым поколением, как органические и единственно возможные для себя; в иных формах его работа была бы не понята публикой. Писатель эллинистической эпохи не скован привычками своей разнообразной публики; он и сам ощущает литературную традицию не как частицу своего повседневного гражданского опыта, а как нечто внешнее, усвоенное из книг. Поэтому для него одинаково близки и одинаково далеки все литературные традиции, аттическая и ионийская, эпическая и лирическая, свежая и древняя. В своем творчестве он свободно переходит от одной к другой, сочетает их, отталкивается от них, экспериментирует, стремится к новизне. Такого культа литературного новаторства, как в это время, греческая литература не знала ни раньше, ни позже.

Эти три общие черты эллинистической литературы и составили основу, на которой развился тот характерный для нее стиль трактовки литературного содержания и формы, который мы условно назвали маньеризмом: культ крайностей вместо гармонии, культ индивидуального эксперимента вместо общей нормы.

В области образов и мотивов это означало проникновение в литературу таких тем, которые до тех пор играли в ней малую роль. Это, с одной стороны, слишком отвлеченная для классической эпохи ученость, с другой – слишком конкретные для классической эпохи подробности психологии и быта. Ученость становится содержанием больших дидактических поэм, определяет отбор для поэтической обработки наименее известных мифологических эпизодов, сказывается на технике реминисценций, которая должна продемонстрировать образованному читателю начитанность автора. Психологические и бытовые подробности приближают традиционные темы к эллинистическому читателю, круг непосредственного опыта которого все больше ограничивается домашним и любовным бытом. В «Аргонавтике» Аполлония любовная тема вытесняет героическую, а в «Гекале» Каллимаха бытовая обстановка заслоняет мифологических персонажей.