Оксана Киянская - Декабристы

Вряд ли можно верить воспоминаниям Полины, что 20 декабря 1825 года корнет приезжал рассказать ей о судьбе Анненкова. Она знала, что Свистунов уехал из Петербурга до восстания; следовательно, участь Анненкова не могла быть ему известна. Кроме того, из показаний Свистунова вовсе не следует, что «госпожи Поль» не было дома. Скорее всего, в квартире Полины «на канаве… у Кузнецкого моста, в доме Шора» {967} друзья-заговорщики в тот вечер побывали.

Присутствие на этой встрече некой другой «особы женского пола» весьма знаменательно. Свистунов не назвал надопросе ее имени явно не потому, что хотел его скрыть, — имена других женщин, с которыми он виделся в Москве, в его показаниях названы. Свистунов вряд ли вообще знал ее имя; скорее всего, речь шла об обыкновенной московской проститутке. Несомненно, корнет хорошо понимал, к кому и зачем он повел своих друзей.

Вскоре по возвращении от «госпожи Поль» Свистунов был взят под стражу. Его арестовали в присутствии Ипполита, и незадачливый курьер понял, что может разделить участь приятеля и так и не доехать до брата. Стоит добавить, что на первом же допросе 23 декабря Свистунов назвал Ипполита, а на следующий день император подписал приказ об аресте прапорщика {968} .

Муравьев-Апостол уехал из города очень быстро: по свидетельству Орлова, в первый свой визит к нему прапорщик обещал взять с собой на юг корреспонденцию генерала, однако больше в его доме не появился {969} . В Васильков он приехал через десять дней после выезда из Москвы: для обер-офицера, едущего на перекладных по казенной надобности, это была почти невозможная оперативность: приказ об аресте Сергея Муравьева-Апостола, посланный с экстренным фельдъегерем, был доставлен из Петербурга в Васильков тоже за десять дней, с 17 по 27 декабря.

Вряд ли стоит упрекать прапорщика: он вырос, лишенный родительского внимания, и многочисленные родственники не могли заменить ему отца и мать. Суровые нравы училища колонновожатых только способствовали развитию полудетской обиды на несправедливый мир. Поведение Ипполита было вполне традиционным юношеским протестом против этой несправедливости, а заодно и против нравственных устоев общества. И, конечно же, не его вина, что протест этот совпал по времени с трагическими событиями как в истории России, так и в истории его собственной семьи. К тому же через две недели после посещения «госпожи Поль» прапорщик покончил с собой, чем в полной мере искупил свой проступок. Но всё же стоит отметить, что если бы Ипполит Муравьев-Апостол не задержался на сутки на пути к Москве, а затем не потерял четыре дня в самом городе, он мог бы приехать к брату в Васильков по меньшей мере на пять дней раньше. Вполне возможно, что тогда бы исход поднятого Сергеем Муравьевым-Апостолом восстания Черниговского полка был другим.

Восстание Черниговского полка — одна из самых трагических страниц движения декабристов. Поднятое 28 декабря 1825 года, когда выступление на Сенатской площади было давно ликвидировано, армия (в том числе и сам Черниговский полк) присягнула императору Николаю I, а по всей России начались массовые аресты заговорщиков, оно было заранее обречено на неудачу. Ни одна воинская часть не поддержала мятежников.

Свидетель и участник событий Матвей Муравьев-Апостол показывал на следствии, что восстание в полку вспыхнуло стихийно: «…вся причина тому, что случилось, это приезд жандармов за братом». От подобной точки зрения он не отказался и впоследствии, утверждая в мемуарах: «Неожиданные события, столь быстро последовавшие одно за другим: арест и затем немедленное освобождение вследствие возмущения офицеров поставили брата в безвыходное положение» {970} .

Отчасти он был прав: восстание спровоцировали неумелые действия полкового командира Густава Гебеля, попытавшегося с помощью лишь одного жандарма арестовать батальонного командира, подполковника Сергея Муравьева-Апостола, на глазах у преданных ему солдат и офицеров. Офицеры вступились за него, избили командира полка, после чего пути назад ни у них, ни у Муравьева уже не осталось.

Однако к утверждению Матвея Муравьева о незапланированности южного восстания историки относятся скептически {971} , и для этого есть немалые основания.

С 1823 года Сергей Муравьев-Апостол разрабатывал планы вооруженного выступления, в 1825-м делал это вместе с Трубецким. Известно также, что, получив от Пестеля через Николая Крюкова сведения о возможном раскрытии заговора, руководитель Васильковской управы заявил, что готов «действия начать, если общество открыто» {972} . Через того же Крюкова Муравьев передал Пестелю записку: «Общество открыто. Если будет арестован хоть один член, я начинаю дело» {973} .

Тринадцатого декабря Пестель был арестован — и слухи об этом мгновенно распространились на юге. Несколько дней, предшествующих восстанию, Сергей Муравьев провел в разъездах по родственникам и друзьям — полковым командирам и офицерам, служившим в 3-м пехотном корпусе. Он решился на восстание и надеялся, что они смогут помочь ему. И даже тогда, когда Муравьев-Апостол узнал о разгроме выступления на Сенатской площади и о существовании приказа о его собственном аресте, когда рухнули надежды на присоединение других полков, он не отказался от своего замысла.

«Если доберусь до батальона, то живого не возьмут» — таким было окончательное решение руководителя Васильковской управы {974} . Среди участников тайных обществ Сергей Муравьев-Апостол единственный оказал при аресте вооруженное сопротивление.

Присоединение к мятежному полку Ипполита Муравьева-Апостола — один из самых эффектных эпизодов восстания на юге, наиболее красочно и подробно изложенный в «Записках» декабриста Ивана Горбачевского.

Согласно Горбачевскому, младший Муравьев появился в Василькове в полдень 31 декабря, когда мятежные роты были выстроены на главной площади города для молебна и полковой священник отец Даниил читал перед полком «Православный катехизис» — совместное сочинение Сергея Муравьева и Михаила Бестужева-Рюмина, где излагались «права и обязанности свободных граждан».

После чтения «Катехизиса» и краткой прочувствованной речи руководителя восстания священник совершил молебен. «Сей религиозный обряд, — вспоминал Горбачевский, — произвел сильное впечатление. Души, возвышенные опасностью предприятия, были готовы принять священные и таинственные чувства религии, которые проникли даже в самые нечувствительные сердца. Действие сей драматической сцены было усугублено неожиданным приездом свитского офицера, который с восторгом бросился в объятия С. Муравьева. Это был младший брат его — Ипполит. Надежда получить от него благоприятные известия о готовности других членов заблистала на всех лицах. Каждый думал видеть в его приезде неоспоримое доказательство всеобщего восстания, и все заранее радовались счастливому окончанию предпринятого подвига».