Оксана Киянская - Декабристы

В 1825 году в руках Трубецкого сконцентрировалась немалая власть — прежде всего полицейская, причем не только над войсками 4-го корпуса, но и над городом. Принимая назначение в Киев, Трубецкой не потерял и должность старшего адъютанта Главного штаба, а потому был практически независим от киевских властей и мог сообщать обо всём напрямую в Петербург, Дибичу и Потапову. Полномочия Трубецкого во многом пересеклись с полномочиями Эртеля.

В начале своей деятельности в Киеве генерал-полицмейстер сетовал, что ни среди киевских полицейских, ни в 4-м корпусе нет «надежного чиновника», который мог бы помочь ему проводить следствие {852} . Очевидно, что в 1825 году такой «чиновник» нашелся — и им оказался князь Трубецкой. Как видно, например, из дел по корчемству, Трубецкой активно помогал Эртелю в расследовании.

Правда, полицейская деятельность Трубецкого чуть не была сорвана. После высылки из Петербурга в Киеве появился Олизар. Доверчивый и пылкий граф принялся с благодарностью рассказывать о Трубецком, предупредившем его о петербургской слежке. «В бытность мою в Киеве я узнал от Бестужева (Михаила Бестужева-Рюмина. — О. К.), что Олизархвалился мной, что я ему оказал услугу и что сие доведено было до сведения общества в Варшаве… на поступке сем основались, чтоб удостоверить членов Польского общества, что члены русского помогают полякам». Именно поэтому Трубецкой счел невозможным возобновить в Киеве знакомство с Олизаром {853} .

Стоит, однако, отметить, что информация, привезенная из столицы Олизаром, по-видимому, из круга заговорщиков всё же не вышла. Дежурный штаб-офицер, разделивший с Эрте-лем полицейские труды, остался вне подозрений.

Трубецкой, конечно же, сделал всё, чтобы спасти от разгрома Васильковскую управу и вывести из-под удара ее руководителя. Каким конкретно образом князь смог это сделать, исследователи, наверное, уже никогда не узнают. Но в одном из своих «оправдательных» рапортов в конце декабря 1825 года командир корпуса Щербатов утверждал: «Все сведения, полученные мною как от начальника корпусного штаба генерал-майора Красовского… так и от здешнего губернатора Ковалева, удостоверили меня, что как в войске, так и в городе не замечено никаких собраний, ни разговоров, сумнению подлежащих» {854} .

Восьмого апреля 1825 года 58-летний Эртель умер. Смерть его была загадочной: чувствуя лихорадку, он тем не менее отправился на Пасху в штаб 1-й армии и скончался по приезде в Могилев. Вне зависимости от того, была ли эта смерть естественной или насильственной, она сыграла на руку Трубецкому (кстати, в его киевской квартире при обыске была найдена банка с мышьяком {855} ).

Следственные дела, которые Эртель не успел довести до конца, после его смерти перешли в руки дежурного штаб-офицера 4-го корпуса. Так, с июня 1825 года Трубецкой фактически руководил разбирательством по корчемству, давал предписания соответствующей военно-судной комиссии, получал от нее копии допросов арестованных и т. п. {856} Расследование же дел «неблагонадежных» картежников, поляков и масонов во второй половине года странным образом вообще остановилось.

Заговорщики же после смерти Эртеля могли действовать, никого не опасаясь. Осенью 1825 года Трубецкой и Сергей Муравьев-Апостол составили совместный план революционного переворота, согласно которому следовало «начинать действие, не пропуская 1826-й год». «В случае успеха в действиях» следовало «вверить времянное правление Северному обществу, а войски собрать в двух лагерях, одном под Киевом, под начальством Пестеля, другом под Москвою». Одновременно должно было начаться восстание в Петербурге {857} .

В ноябре Трубецкой приехал в столицу в краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам: его шурин, корнет лейб-гвардии Конного полка Владимир Лаваль, проигравшись в карты, покончил жизнь самоубийством {858} . Собственно, целью поездки князя в столицу было свидание с убитыми горем родителями жены. Однако в Петербурге Трубецкой услышал о смерти Александра I — и решил дождаться развязки событий.

Девятнадцатого декабря 1825 года командующий 1-й армией Остен-Сакен узнал о восстании на Сенатской площади, что называется, из первых рук — в Могилев из столицы вернулся начальник армейского штаба Карл Толь, не только ставший свидетелем восстания, но и принимавший участие в первых допросах арестованных, в частности Трубецкого.

Основываясь на рассказе Толя и собранных Эртелем сведениях, Остен-Сакен в письме князю Щербатову поведал, что с помощью «секретного разведывания» «обнаружено было существование тайного союза в Киеве», цель которого, «по основательному подозрению, клонилась к ниспровержению законной императорской власти»: «Сомнения сии оправдались ныне совершенно. Союз обнаружен и часть сообщников созналась. Остается теперь открыть весь круг преступного общества сего». Командиру корпуса был передан личный приказ нового императора — «принять самые деятельные, но осторожные меры к открытию дальнейших отраслей сего союза, части коего существуют точно в 4-м пехотном корпусе». Остен-Сакен также сообщил Щербатову об аресте его подчиненного: «Сколь мало можно верить в нынешнее время окружающим, это показывает дежурный штаб-офицер вверенного Вам корпуса князь Трубецкой, один из главных участников заговора, который, будучи изобличен, пав к стопам государя, сам во всём сознался и теперь содержится в крепости впредь до окончания дела» {859} .

Тогда же генерал Толь написал Красовскому. В письме содержались весьма справедливые упреки: «Опыт настоящих происшествий показал, что несомненная уверенность в общей правоте есть слабость, пагубная для общего блага. Везде оказались отрасли злонамеренных. Замыслы их давно б были уничтожены, если бы они были преследуемы подозрением и начальство не имело слепой доверенности. А потому я нахожу, что лучше везде подозревать, нежели отвергать всякую мысль злонамерения. Вы, конечно, более уверились теперь в необходимости правила сего, ибо к кому был ближе кн. Трубецкой, как не к Вашему превосходительству? Правота подозрением нимало не может оскорбиться. Я сам нисколько не почел бы обидою для себя, если бы у меня был сделан осмотр бумаг моих; напротив того, долгом почту во всякое время представить готовность мою к открытию неприкосновенности моей» {860} .

«Касательно князя Трубецкого я не имею слов изъяснить Вашему сиятельству моего удивления о его поступке… я никогда не мог вообразить, чтобы он мог участвовать в преступном заговоре», — оправдывался Щербатов в ответном письме {861} .

Не веря корпусному начальству, подозревая и Щербатова, и Красовского в потворстве заговорщикам, начальство армейское отправило в Киев старшего адъютанта штаба 1-й армии, гвардии капитана Василия Сотникова с заданием «наблюдать образ мыслей и действия всех чинов корпусного штаба 4-го пехотного корпуса» {862} .