Владимир Ленин - К двадцатипятилетию первого съезда партии

Прiуныла вѣрно, совсѣмъ, моя мама дорогая. Да я, оселъ этакiй, еще написалъ тебѣ письмо такое, что и безъ бѣды испугаешься. Не унывай, моя милая, не такъ страшенъ чортъ, якъ его малюютъ. Положенiе наше, то-есть собственно твое не такъ безнадежно, какъ съ перваго раза показывается. Разсуждай сама. Очень вѣдь возможно, что меня (неразборчиво), ну и тогда представилась бы такая же картина, какъ и теперь, то-есть ты не пользовалась бы моими личными силами. Теперь наше положеше вотъ каково. Ежели меня или Галю выпустятъ до Рождества — деньги мы достанемъ — ну вотъ и дѣло въ шляпѣ. Такъ ли, иначе ли раньше Рождества предпринять намъ ничего не удалось бы, потому что деньги выручить нельзя раньше. Ну, а теперь разсуждай и такъ, серденько, что насъ, то-есть ни меня, ни Гали не выпустятъ. — Опять же таки деньги достанемъ и тогда только Лидѣ придется подтянуться. Живется ей теперь трудно единственно лишь потому, что запуталась она. Разъ деньги

[333]

будутъ — это мы живо распутаемъ. Не забывай, что частью Толя можетъ подсобить — вѣдь онъ получаетъ 25 рублей на всемъ готовомъ. Устроимъ какую либо кухмистерскую, либо что другое и заживемъ, а тiмъ часомъ я освобожусь — право, моя дорогая, понапрасно ты убиваешься! Теперь все дѣло сводится только лишь к деньгамъ. Получить ихъ довольно таки хитро. Дѣло просто въ томъ, что придется известную политику зъ батькомъ Галькинымъ вести. Дѣло тѣмъ болѣе хитрое, что лично мнѣ сюда носа совать не годится, а Галя, якъ ты знаешь, плохой политикъ. Ну, а все жъ таки ты и тутъ не унывай — въ концѣ-то концовъ, будетъ по нашему. Жутко теперь тебѣ у дяди, не печалься — за батьковське, конечно, я не отвѣтчикъ. Ну, а за теперешне оддякую — это ты можешь ему и сказать. Сколько я знаю, онъ во мнѣ работника уважаетъ. Чувствую, что говорю единственно лишь головою, а сердце мовчить — да хай лучше мовчить — глупое вѣдь оно! Не думай голубка, мама, что оно дѣйствительно молчитъ, — нѣтъ, я его крѣпко-на-крепко въ кутузку засадил — сиди и молчи! Пиши, голубка, Галѣ — ну, а что касается более подробныхъ плановъ нашего устройства, такъ я, въ свое время сообщу — у меня ихъ есть нѣсколько, на выборъ. Пока приходится сидѣть спокойненько и ждать. Ну, а о себѣ, что сказать. Живъ и здоровъ и хожу не безъ сапоговъ — что и тебѣ желаю. Не унывай, моя милая — авось, да не бось — это только въ утѣшенiе и могу предоставить, но вѣдь до Рождества совсѣмъ не далеко — больше ждали. А о себѣ право не знаю, что и сказать — потому бываетъ и жутко, а скажу по совѣсти, что коли-б не ты да Галька — такъ и горюшка бъ мало. Ты пойми сама: не стыдно мнѣ ни капельки сидѣть въ кутузкѣ, да еще и окружающiе относятся такъ, что этого и въ голову не полѣзетъ. Лишенiй никакихъ, ну чего же? Прощай, моя дорогая мама; дитвору поцѣлуй и не унывай. Дядьку поклонъ. Твой Юва.

Зъ новымъ годомъ, мама, моя милая!

Зъ новымъ счастьемъ, зъ новою жизнью!

[335]

Неужто, моя дорогая, такъ и не будетъ тебѣ новой жизни?! Нѣтъ, мама, какъ ни скверно тебѣ, а все же надежду терять не годится! Давно уже я писалъ тебѣ — все поджидалъ, авось, де - опредѣлится мое положенiе. Хотѣлось къ празднику написать, да прослышалъ, что слѣlствie окончено и дѣло передано прокурору Судебной Палаты. Вотъ я и понадѣялся на то, что онъ скажетъ мнѣ что либо. Выходитъ, я ошибся — и прокуроръ былъ и все же я остаюсь въ томъ же неопредѣленномъ положенiи. Слѣдственно и писать то мнѣ нечего. Тоже, все nj же, живъ, здоровъ, бодръ — унывать и не думаю. Видно, ужъ такой я уродился неунывающий. Да вѣдь и отъ тебя, мама, больше 2-х мѣсяцевъ я не получаю писемъ! Впрочемъ, можетъ-быть, ты и писала, да только мнѣ не передали — здѣсь это бываетъ. Конечно, знаешь, что Галю выпустили — больше мѣсяца назадъ тому. Ну, а толку зъ сего, какъ видно, вышло не много! Писалъ я тебѣ, дорогая моя, что нужно предпринять — и къ удивленнi. — не вижу никакихъ предпршятiй. Что жъ это такое? Неужели изъ-за щепетильностей взаимныхъ дѣло не ладится? Эхъ, беда, право, съ этими щепетильностями. Такъ я и предчувствовалъ, что ничего-то хорошаго не сдѣлаете вы — так и выходить! Вѣдь я ровно ничего не знаю — это разъ, а 2-е то, что хоть бы и зналъ — ровно ничего не могу сдѣлать, такъ какъ переписка съ Галькою запрещена. Впрочемъ, съ жандармами я развязался теперь; завтра напишу прошенie Г-ну Прокурору о разрѣшенiи переписки — тогда, можетъ-быть, не удастся ли что сделать! Эхъ, да что жъ это я — вѣдь словами горю не подсобишь. А впрочемъ вѣдь и писать тебѣ больше не о чѣмъ. Ты сама подумай, мама, о чѣмъ я тебѣ могу писать: сижу какъ въ клетке, каждый день хожу гулять. Гулять — это называется походить часъ во дворѣ, который и пространствомъ и высокими стѣнами напомиваетъ большую комнату, потолокъ которой составляетъ небо. — Вотъ тебѣ и весь мiръ божiй! Не забудь еще, что прогулка эта въ сообществѣ двухъ вооруженныхъ часовыхъ, которые очень тщательно слѣдятъ — какъ бы это я не порхнулъ чрезъ ограду. Да вотъ, кстати, —ужасаетъ тебя то, что сижу, я въ Арестантской Ротѣ. Господь съ тобою — ничего здѣсь такого страшнаго нѣту, какъ тебѣ мерещится. Арестантская рота — это зданiе, въ которомъ сидитъ 400 человѣкъ —

[335]

положимъ, что компанiя не ахти какая, но вѣдь я жъ въ одиночной, т.-е. сижу подъ замкомъ въ отдельной комнатѣ, да еще около двери часовой. (Сирѣчь защита отъ пугающихъ тебя арестантовъ.) Ну, а, если иду гулять — такъ предварительно дворъ очищается, то-есть прогоняютъ, всѣхъ оттуда. Ну, а затѣмъ не слѣдуетъ забывать, что арестанты — тоже люди! — Я таки самъ представлялъ ихъ какими-то звѣрями. Ну, а теперь вижу, что люди. Есть, конечно, и звѣри, но они и здѣсь составляюсь рѣдкость. А вѣдь зверей и на воле — слава тебѣ господи — водится! Ну, а что касается тѣхъ людей, съ которыми я непосредственно сталкиваюсь т.-е. тюремнаго начальства — и оно люди — т.-е. не то, что идеалы тамъ какiе. — Ну, нѣтъ, а люди такiе, какихъ въ каждомъ мѣстѣ вволю! Ну, если ко всему этому ты прибавишь, что я, какъ политическiй, находящiйся подъ слѣдствiемъ (это значить вѣдь, что я могу быть совершенно невиненъ) пользуюсь кой-какими льготами — ты будешь имѣть почти полную картину моей жизни и всего прочего. Напиши-ка, мама, про себя, какъ живется-можется, что думаешь? Теперь, вѣроятно, письма будутъ доходить исправнѣй. А мнѣ было бы великое удовольствiе получить вѣсточку. Ты не смущайся, что вѣсточка-то не радостная. Вѣрь, милая, что когда посидишь 5 месяцевъ въ одиночкѣ — и печальной вѣсти радъ будешь. Горе, коли никакой нѣтъ! Ну, что жъ еще тебѣ сказать? Надѣялся, что можно будетъ на поруки выдти — да видно не удастся. Впрочемъ я похлопочу! Ну прощай мама, милая — авось новый годъ дастъ что-либо новое. Поздравь дядю, тетю и дѣтокъ зъ новымъ годомъ — Поклонъ имъ низенькiй! Ну, а нашу дитвору крѣпко цѣлую. Витѣ лучше всего прочитай письмо мое. Скажи, что и рад бы ему написать отдѣльно, но вѣдь и нечего и не стóитъ. Авось, да небось. Все же дѣло къ концу идетъ, а не къ началу. — Видно, придемъ же таки къ нему когда нибудь!