Владимир Ленин - К двадцатипятилетию первого съезда партии

4. «Рабочая Газета», нелег. соц.-дем. раб. газ. Киев. (97-98 гг.)

5. «Северный Край». Ярославль, нач. 900 г.г.

6* «Русские Ведомости». 1904 г.

7. «Петербургские Ведомости» 1904 г.

8. «Вестник Жизни». Петроград (псевд. Лукашевич).

9. «Киевская Мысль». 1907 г.

10. «Друг Народа». 1907 г. Киев.

11. «Южный рабочий». 1917-1920 г.г. Одесса.

12. «Объединение». Альманах, ч. 3. Одесса.

[329]

Печатаемые ниже семь писем Ю. Д. Мельникова, представляют ценный материал для характеристики этого замечательного организатора русских рабочих, и хотя по происхождению не пролетария, но, затем настоящего рабочего слесаря и одного из первых марксистов.

Первые три письма от 4 ноября и 12 ноября 1889 г. и 1 января 1890 года относятся к первому периоду деятельности Ю. Д. Мельникова, когда он был арестован но делу Харьковского и Ростовских кружков. Писал он эти три письма матери из тюрьмы Харьковского исправительного арестантского отделения. Письма дышат необыкновенной теплотой и переполнены увещаниями и успокоениями горюющей матери. Интересны заключительные строки второго письма: «Не унывай моя милая — авось, да небось — это только в утешение и могу предоставить, но ведь, до Рождества совсем не далеко, больше ждали. А о себе, право, не знаю, что и сказать — потому бывает и жутко, а скажу по-совести, что коли бы ни ты да Галька (вероятно, первая жена Ю. Д. Мельникова, А. А. Галковская В. Н. ) — так и горюшка-б мало. Ты пойми сама: не стыдно мне ни капельки сидеть в кутузке, да еще и окружающие относятся так, что этого и в голову не полезет».

В высшей степени характерны письма (№ 4 и 5) из Петербурга (к матери), когда Мельников из провинциальной тюрьмы попал в «Кресты». Пораженный грандиозностью столичной, тюрьмы, он картинно описывал суровый режим «Крестов» и резюмирует свои впечатления так: «столько разных «нельзя», что сразу может показаться, что и жить-то нельзя — ложись и помирай! Одначе ж ничего, живут люди; живу и я уж третий месяц — и жив!» Но несмотря на суровость режима, он так оценивает новую и старую обста-

[330]

новку: «Разные «гуманности» провинциальной тюремной администрации до крайности надоели мне. Ведь тошнит, когда приходит к тебе в камеру тюремщик и ведет с тобой либеральные разговоры».

Очень интересны последние письма из ссылки второй жене Марье Семеновне Кулеш (№ 6, 7 и 8), из Царева Астраханской губ., куда незадолго до смерти был выслан Мельников. Здесь описывается глухое темное провинциальное болото и чувствуется, что уже и сам автор писем знает о близком конце. В последнем письме он так прямо и говорит о себе: «Есть в голове мысли — можно бы и поделиться с тобой, да к чему все это, ежели приходится от чахотки пропадать?» Эти строчки написаны 17 марта 1900 г., а 19 апреля, стало быть, через месяц и два дня Мельников умер.

Читая письмо Мельникова (№ 8), где он рассказывает, как он больной вынужден был для заработка взяться за ремонт судна и как эта работа и доконала его; понимаешь эту предсмертную тоску, какой дышат его последние письма: в далекой провинции, один без семьи, больной, без сил, без хороших врачей он вынужден взяться за тяжелую работу и погибнуть.

Хочется два слова сказать еще об общем тоне писем: они отличаются какой-то милой простотой и женственностью, теплом Украйны веет от них.

Третье уже письмо посылаю тебѣ, мама! Не знаю, милая моя, дорогая, получила ли ты ихъ! Вчера только видѣлъ Лиду и отъ нея узналъ, что ты у дяди, поэтому 1-е письмо я послал въ Ромны на твое имя, а 2-е на (неразборчиво) Вѣрѣ Павловнѣ для тебя! Буду писать такъ, какъ если бы это письмо было ее. Арестованъ я еще 29 сентября въ Ростовѣ. Меня перевели сюда въ Харьковъ, а Галька осталась въ Ростовѣ. Ничего тебѣ не могу сказать за что и проч.—

[331]

объ этомъ писать нельзя! Эхъ, милая мама, тяжело уже больно, когда про тебя вспомню! А что касается самой кутузки, такъ вѣдь я настолько не избалованъ жизнью, что мнѣ она совсѣмъ не страшна. Вся тяжесть ея сводится у меня къ лишенiю свободы — это для меня въ особенности чувствительно — я вѣдь, что твоя (не разборчиво) ею пользовался! Ну, а что касается физическихъ и матерiальныхъ удобствъ — такъ я не пользовался лучшими и живя на свободѣ. Комната моя въ Арестантскихъ Ротахъ — ты, вероятно, видѣла это зданiе, когда была у насъ въ Харьковѣ. Зданiе стоитъ на верху холодной горы, да я на самомъ 3-м этажѣ обитаю. Въ окно видѣнъ весь Харьковъ, какъ на ладони. Бываетъ такое освѣщенiе города иногда, что у меня передъ глазами является чудная панорама. Обыкновенно же городъ покрыть туманомъ! Комната громадная, сухая, свѣтлая, теплая, что твой дворецъ. Одинъ недостатокъ — клопы. Ты только вообрази, что твой Юва испугался и тогда можешь составить себѣ понятiе о количествѣ ихъ. Кормятъ хорошо по всѣмъ статьям. Обѣдъ приготовленъ такъ иногда, что напоминаетъ мнѣ мою маму! Иногда только появится какая нибудь панская выдумка, которую я не могу переваривать, а то вообще хорошо! Видѣлъ Лиду, она тебѣ, вѣроятно, тоже писала обо мнѣ. Вотъ тебѣ все пока. Прибавлю развѣ, что читаю, пищу дневникъ, словомъ, нахожу многоразличныя занятая, чтобы убить время. Заняться чѣмъ нибудь серьезнымъ пока не удалось, хотя надѣюсь и на это! Ну, да довольно обо мнѣ. Вотъ положенiе Гальки плоховато. Она, бѣдная, больно ужъ поддалась. Сначала, пока я былъ въ Ростовѣ — она не унывала. Ну, а когда меня перевели, она совсѣмъ упала духомъ. Пиши, моя милая мама, не такъ мнѣ, какъ ей. Хоть это ее будетъ разшевеливать. Попроси Вѣру о томъ же. Адресъ ея таков: Ростов-на-Дону (неразборчиво).

Политическое (неразборчиво). Съ своей стороны я, конечно, не зѣваю и пишу, но вѣдь (неразбор.) время идетъ такъ, что въ суткахъ 48 часовъ, а мое письмо, самое длинное прочесть въ ½ часа можно. Ну, а какъ же вы поживаете? Как чувствуешь себя ты, мама? Эхъ, дорогая. Вѣдь знаю я все это! Да что же ты подѣлаешь! Пиши, мама милая! Пиши обо всемъ, что зъ батькомъ, зъ дядей, что Вѣра, Вада, карапузы наши? Знаешь, мама, я иногда думаю, что

[333]

кутузка повлiяетъ чрезвычайно благотворно на меня. Вѣдь я жилъ, жилъ, жилъ. Впечатлѣнiй цѣлая куча каждый день, подсчитать ихъ, привести въ систему не приходилось. Ну, а теперь ужъ подсчитаю — добро времени сколько хочешь. А то вѣдь не хватало и письма написать. Все (неразб.) все торопился куда-то. А теперь любопытныя местечки попадаются иногда у меня въ дневникѣ на этотъ счетъ. Бестолковое письмо тебѣ написалъ — чувствую, а потому что не то въ головѣ — ужъ извини, моя дорогая! Думаешь про тебя, тутъ бы дѣйствовать нужно и руками и умомъ, а я про фантазiи да про дневники рѣчь повелъ. Прощай, голубка моя! Твой Юва. Поцѣлуй дитвору и всѣхъ и батька! Написалъ бы ему, но что?!