Евгений Трефилов - Пугачев

Пугачев же намеревался во что бы то ни стало взять Оренбург раньше и неоднократно пытался сделать это. Наиболее решительный штурм города был предпринят 2 ноября. Утром по сигналу — выстрелу вестовой пушки — повстанцы открыли по городу артиллерийский огонь, который продолжался «до самой ночи». Этот обстрел был весьма опасен, ибо батареи располагались «вкруг всего здешнего города». Пугачевцы «завезли несколько пушек своих к самой Егорьевской церкви… от городского вала не далее двухсот сажень». Оборонявшиеся, в свою очередь, отвечали пушечной пальбой. Как вспоминал очевидец, «от такого происходящего с обеих сторон грому не только человеки трепетали, но и здания тряслись». Но одним артиллерийским огнем крепость не возьмешь, а потому около тысячи пеших повстанцев под командованием самого «Петра Федоровича» пытались ворваться в город. Говорили, что «государь» обещал соратникам «сверх того, что они грабежом могут получить, по 10 руб. на человека деньгами и по хорошему кафтану, а потом отпустить их на волю, куда кто желает».

Легко можно представить, как подобные обещания вдохновляли бунтовщиков. Но неменьшее воздействие на них оказывало личное участие «царя» в этом штурме. Один из ближайших пугачевских сподвижников Тимофей Мясников вспоминал: «…все были поощряемы ево смелостию и проворством, ибо когда случалось на приступах к городу Оренбургу или на сражениях каких против воинских команд, то всегда был сам напереди, нимало не опасаясь стрельбы ни из пушек, ни из ружей. А как некоторый из ево доброжелателей уговаривали ево иногда, чтоб он поберег свой живот, то он на то говаривал: “Пушка де царя не убьет! Где де ето видано, чтоб пушка царя убила?”» [314] Показания командира пугачевской гвардии. С. 100. . (А. С. Пушкин в «Истории Пугачева» приводит диалог, якобы состоявшийся вблизи Нижнеозерной крепости между старым казаком и Пугачевым, ехавшим впереди войска. «“Берегись, государь, — сказал ему старый казак, — неравно из пушки убьют”. — “Старый ты человек, — отвечал самозванец, — разве пушки льются на царей?”» [315] Пушкин А. С. История Пугачева. С. 18. .) О бесстрашии Пугачева во время боя и о том, что оно вдохновляло других восставших, говорил во время следствия и казак Максим Горшков. При этом, правда, и он, и некоторые другие повстанцы отмечали, что самозванец выходил на сражение в «худом» платье, чтобы его не узнали [316] См.: Пугачевщина. Т. 3. М.; Л., 1931. С. 214, 215; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 208, 208 об., 220 об., 221; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1239. Л. 104. .

И вот повстанцы, ведомые Пугачевым, приблизились к городскому валу, и началась перестрелка. Поскольку ружейные выстрелы с вала не приносили вреда залегшим за горой пугачевцам, Рейнсдорп приказал егерям 6-й легкой полевой команды перейти Яик и обстрелять бунтовщиков. Восставшим пришлось отступить. Солдаты, бросившись с вала на отступавших, «порубили и покололи из них человек до 30». Многие бунтовщики думали спастись, перейдя по льду на другой берег Яика, «но за тонкостию льда, проломившись, утонули». Говорили, что и сам их предводитель чуть было не погиб, да был спасен яицкими казаками.

Итак, штурм Оренбурга не удался. Впрочем, определенный урон городу нанести всё же удалось: были повреждены некоторые здания. Правда, число погибших было невелико — по всей видимости, их было семеро. По некоторым данным, столько же было и раненых. Среди убитых были не только защитники города, но и обыватели, например богатый купец и депутат Уложенной комиссии Илья Лукьянович Кочнев. У него в доме священник служил молебен, хозяин стоял возле окна, «имея правую руку прижату к левой». В это время ядро, пробив оконное стекло, ранило Кочнева в правую руку, оторвав средний палец, «а потом разбило кость у левой руки выше локтя», так что «рука осталась на одной только мясной части». Решено было провести ампутацию, но купец скончался то ли во время операции, то ли после, а может, и вовсе не дождавшись ее. Среди мирных жителей, убитых в этот день, была также некая баба, ходившая по воду [317] См.: Записки священника Ивана Осипова. С. 559; Известие о самозванце Пугачеве. С. 593, 594; Летопись Рычкова. С. 239–243; Крестьянская война 1773–1775 гг. в России. С. 22, 23; Емельян Пугачев на следствии. С. 87, 88, 178, 179; Крестьянская война в России в 1773–1775 гг. Т. 2. С. 132, 133; Записка полковника Пекарского… С. 603, 604; РГВИА. Ф.20. Оп. 1.Д. 1231. Л. 190, 190 об. .

После этого штурма и осаждавшие, и осажденные на время прекратили активные боевые действия. Наступившие сильные морозы заставили Пугачева с войском перебраться из лагеря, находившегося между Бердской слободой и Маячной горой, в саму слободу в семи верстах от Оренбурга, которая до конца марта 1774 года стала своеобразной повстанческой столицей. Там «Петр Федорович» с комфортом устроился в теплом доме — не то что прежде. До переселения в Берду самозванец жил в походных условиях, ночевал или в палатке, или в кибитке, захваченной на хуторе советника Мясоедова. Как вспоминал писарь Полуворотов, побывавший в то время в плену у самозванца, в кибитку эту никто не имел права входить, кроме двух казаков (одним из них был Чика) и вдовы майора Харлова — той самой, которую Пугачев захватил в Татищевой крепости и сделал своей любовницей. Когда мнимый царь выходил из кибитки, то ему ставили кресло, сидя на котором он выслушивал и вершил «всякие дела». Приходившие к самозванцу люди кланялись ему в землю и целовали руку, а называли его «ваше величество», а порой просто «батюшка». Причем почтение это было вполне искренним, поскольку, по словам того же Полуворотова, повстанцы заочно продолжали почтительно величать своего предводителя «отцом».

Что же касается самих бунтовщиков, то до переезда в Берду они располагались в шалашах и балаганах, покрытых «для тепла» сеном, а также в землянках; лишь небольшая их часть разместилась по домам и сараям, когда 18 октября пугачевцы перешли в новый лагерь между Бердской слободой и Маячной горой. Однако обилие съестного и хмельного, как думается, вполне компенсировало все эти неудобства. Провиант в пугачевское войско свозили «из тех мест, коими он (самозванец. — Е. Т.) завладел». И, как отмечал очевидец, «скотины ж, отогнанной из разных мест, весьма у него много». Если же кому-то и этого не хватало, то он мог потребное прикупить себе, потому что в пугачевском лагере была разрешена торговля.

Разумеется, и в это время Пугачев делал всё возможное, дабы походить на взаправдашнего императора, а потому решил учредить гвардию, командиром которой стал Тимофей Мясников. С этой же целью и, видимо, примерно в это же время самозванец приказал некоторым своим приближенным взять фамилии виднейших екатерининских сановников: Чика стал Чернышевым, Чумаков — Орловым, а Шигаев — Воронцовым (в дальнейшем из всех этих новых фамилий прижилась только фамилия Чернышев). Думается, излишне пояснять, что «екатерининские орлы» и гвардейцы из яицких казаков, одетые в казачьи кафтаны, мало напоминали свои петербургские прототипы. Впрочем, это относилось и к самому «императору», носившему казачью шапку, плисовую малиновую шубу «да и шаровары такие ж».