Леон Юрис - Милая , 18

Пауль был явно доволен тем, что ему удалось ”расколоть” Андрея.

— Мы с Деборой женаты шестнадцать лет. Не по­ра ли вам понять, что мы хотим жить своей жиз­нью, без ваших советов?

— Послушайте, Пауль, вот я, Андрей Андровский, — единственный офицер-еврей в уланском полку, но каждый знает, кто я.

— А я доктор Бронский, и тоже всем известно, кто я. Минуточку, Андрей. Я ознакомился с идея­ми сионизма. Этот путь спасения не для меня. Ничего он не говорит моему сердцу.

— А ваша фамилия тоже ничего не говорит ва­шему сердцу? Самуил Гольдфарб. Сын лотошника с Парисовской площади.

— Вы правы, Андрей. Парисовская площадь тоже ничего не говорит моему сердцу. Ни ее нищета, ни ее вонь, ни слезы и причитания, ни ожидания Мессии. Польские евреи сами виноваты в своих невзгодах, а я хочу жить в своей стране равно­правным гражданином, а не врагом или чужезем­цем.

— И это оправдывает ваше участие в Совете Союза студентов вместе с фашистскими выкормы­шами, которые бросают камни в окна еврейских книготорговцев?

— Я не одобряю их действия.

— Но и не стараетесь их пресечь. И знаете по­чему? Так и быть, я вам скажу. По трусости.

— Как ты смеешь?! — возмутилась Дебора.

— Трус вы, Андрей, а не я, потому что у меня хватает смелости сказать, что для меня еврей­ство — пустой звук и я к нему не имею отноше­ния. А вы в погоне за призрачным спасением ходите на ваши сионистские собрания, не веря в эту болтовню.

Слова обрушивались на Андрея, как удары. Па­уль бил по самому чувствительному месту. Анд­рей побледнел и задрожал, а остальные, не смея дышать, ждали взрыва. Но Андрей ответил нарочито проникновенным тоном:

— Вы просто болван, Пауль. Еврейство — не вопрос выбора. В один прекрасный день, кото­рый, боюсь, не за горами, оно свалится на вас и раздавит вместе со всей вашей софистикой. Ох, и тяжелое будет у вас пробуждение! Потому что вы еврей — хотите вы того или нет.

— Довольно! — закричала Дебора. — В моем до­ме не смей устраивать такие сцены, если хочешь здесь бывать и видеть Стефана и Рахель. Пауль — мой муж, так что изволь его уважать.

— Мне действительно следует научиться дер­жать себя в руках, — тихо сказал Андрей, опус­тив голову. — Устроил сцену в присутствии гос­тей, да и чего мне, в самом деле, беспокоить­ся, раз ты счастлива...

— Я счастлива, — отрезала Дебора.

— Да, только по глазам этого что-то не видно, — Андрей быстро пошел к дверям.

— Куда ты? — прошептала его сестра.

— Пойду напьюсь. Буду пить за здоровье док­тора Пауля Бронского — короля вероотступников.

Дебора хотела побежать за Андреем, но Габри­эла ее остановила:

— Пусть идет. Он взвинчен из-за положения на границе. Вы же знаете Андрея, он завтра вер­нется просить прощения. Пусть идет.

Стук парадной двери прогремел, как пушечный выстрел.

— Крис, последите за ним, пожалуйста, — по­просила Габриэла.

Крис молча кивнул и вышел.

Когда Крис ушел, Дебора опустилась на стул. Лицо у нее стало совсем серым.

— Не стоит так расстраиваться из-за него, до­рогая, — попытался успокоить ее Пауль, страшно довольный своим поведением.

— Он догадался, он понял, вот что больно, — подняла она глаза, полные слез. — Мой муж уез­жает, и я хотела сегодня зажечь свечи, как ев­рейская мать, и Андрей это понял.

Вся ссора, подстроенная Паулем, обернулась против него. Он сник и поплелся к дверям.

— Пауль, — резко окликнула его Дебора, — про­води Габриэлу домой.

— Нет, Дебора, не нужно. Давайте выпьем с вами еще по стаканчику чая. Через часок-другой я отыщу своего буйного кавалера. Не волнуйтесь за Андрея. Я его люблю, а иногда, видит Бог, стоит и потерпеть его выходки.

Фридерику Року из-за его революционной дея­тельности становилось все опаснее жить в Поль­ше, поделенной между Россией, Германией и Авст­рией. Как и многие патриоты, он отправился в добровольное изгнание. Поселился во Франции, стал одним из ведущих инженеров-гидротехников Европы.

После войны, в 1918 году, когда Польша снова стала независимым государством, он вернулся в Варшаву с женой и дочерьми — Региной и Габриэлой.

Новая Польша нуждалась буквально во всем. После ста лет оккупации она жила как во време­на средневековья. Гидроэнергетике придавалось первостепенное значение. Фридерик Рок был одним из немногих поляков со значительным опытом в этой области. Он не стяжал большой славы и не скопил большого богатства, но он был впол­не обеспечен и достаточно известен. Его фирма внесла существенный вклад в строительство Гды­ни. По Версальскому договору Польша получила выход к морю через Польский коридор. В то вре­мя единственный ее портовый город Данциг, так называемый ”открытый город”, раздираемый поли­тическими конфликтами, был густо населен враж­дебно настроенными немцами. Необходимость стро­ительства польского морского порта не вызывала сомнений. Так появилась Гдыня.

В изгнании Рок стал страстным лыжником и каж­дую зиму с первым снегом отправлялся с семьей в Альпы. Польская гордость мешала ему прислу­шиваться к советам врача; он выбирал маршруты не по возрасту и пятидесяти лет скончался от сердечного приступа, преодолев очередной опас­ный спуск. Он оставил после себя хорошо обес­печенную вдову и двух дочерей.

Овдовевшая госпожа Рок уехала к своему един­ственному брату в Чикаго. Польшу она не любила и возвращаться туда не захотела. Старшая дочь, Регина, толстенькая и некрасивая, вышла замуж за молодого поляка из семьи импортеров поль­ской ветчины, стала американской домашней хо­зяйкой и владелицей собственного дома непода­леку от матери.

Младшая дочь, Габриэла, пошла в отца: неза­висимая, упрямая, эгоцентричная. Фридерик Рок был широким человеком и снисходительным отцом, а дядя, занявший после его смерти место главы семьи, слишком строго опекал овдовевшую сестру и ее дочерей. Габриэла взбунтовалась. Жизнь в Варшаве с отцом оставила у нее самые лучшие воспоминания. Она получила отличное образова­ние в дорогой католической школе для девочек, где она каждый вечер молилась, чтобы Святая Дева помогла ей вернуться в Варшаву. Достигнув совершеннолетия и получив право распоряжаться своей долей наследства, она немедленно туда вернулась. Блестящее знание английского, фран­цузского, немецкого и польского языков, а так­же американское воспитание способствовали то­му, что она получила место учительницы в школе при Американском посольстве. Вскоре она стала там незаменимой и, единственная из всех поля­ков, получила доступ к секретным документам.

Рента от ее доли отцовского состояния и ра­бота в посольстве открыли перед ней двери в высшее общество Варшавы, считавшейся ”Парижем” Восточной Европы. Габриэла была на редкость хороша собой, и у нее не было отбоя от кавале­ров. Это была классическая польская красавица — блондинка с искрящимися глазами, но не до­родная, а маленькая и изящная.