Леон Юрис - Милая , 18

Они рассмеялись.

— На мой банк можно положиться, он сам выбе­рет, куда вложить деньги.

— Прекрасно. Итак, все мое состояние в ваших руках. И еще. Что бы со мной ни случилось, я знаю, вы приложите все усилия, чтобы отправить Дебору с детьми из Польши.

У Криса пересохло во рту. До сих пор все бы­ло в порядке вещей, как положено между друзья­ми. Но теперь получается, что Пауль оставляет Дебору на его попечение. Крис посмотрел Паулю в глаза. Бесполезно. Как непрозрачное стекло. Знает? Не знает? Если знает, то переносит стой­ко, гложущую боль скрывает. Но Паулю так и по­добает себя вести, человек он не только воспи­танный, но и практичный. Возможно, он уже все взвесил и простил Дебору и его, Криса? А мо­жет, Крис все преувеличивает, может, Пауль счи­тает его достаточно близким другом, чтобы про­сить позаботиться о жене?

Пауль не сделал ни малейшего намека — как нужно понимать его просьбу.

Крис положил конверт во внутренний карман.

Вошла Дебора с двумя бокалами шерри для себя и Пауля и с мартини для Криса.

— У вас у обоих мрачный вид.

— Крис объяснил мне истинный смысл последних известий, дорогая.

— Идемте в гостиную. Рахель играет на рояле.

Они стали вокруг инструмента. Пауль явно гор­дился незаурядными способностями дочери. Она играла ту же вещь, что на днях передавали по радио, и Крис вернулся мысленно к себе в квартиру, снова увидел Дебору перед зеркалом... Па­деревский... Шопен... Пальцы Рахель летали по клавишам. Дебора опустила глаза. Крис тоже. Пауль переводил взгляд с нее на него и снова на нее...

— А ты почему не играешь, дорогая? — обра­тился он к жене.

Она глубоко вздохнула, села рядом с Рахель, заиграла в нижнем регистре. Дебора и Рахель, мать и дочь, две красавицы.

Громкий голос у дверей нарушил идиллию. При­шел дядя Андрей. Он провел второй раунд борьбы со Стефаном и, приподняв толстую Зоею, прошел­ся с ней в туре вальса по прихожей.

— Крис!— крикнул он, хлопнув де Монти по спи­не так, что тот расплескал половину мартини.

Габриэла, сияя от радости, вошла почти неза­меченной вслед за своим шумным уланом.

— Играйте, играйте! — скомандовал капитан Андровский.

Он никогда не слыл человеком, умеющим скры­вать свои чувства, и поздоровался с Паулем так, что сразу стало ясно, какие у них натянутые от­ношения. Видно было, что оба изо всех сил стараются сдержать себя ради Деборы.

— Я слышал, вас призвали, Пауль.

— Да, они действительно подгребают последние крохи.

— Нет, — возразил Андрей, — вы им еще сослу­жите хорошую службу. Работаете вы всегда хоро­шо.

— Ну, спасибо, шурин.

Когда всех пригласили к столу, Габриэла, Крис и Пауль начали наперебой восхищаться сер­вировкой. Андрей внимательно осмотрел стол, ища глазами, чего не хватает. И только уловив сердитый взгляд сестры, успокоился и тоже усел­ся.

Это был великолепный обед, специально для Андрея, чтобы его порадовать любимыми блюдами. Когда приступили к фаршированной рыбе с хре­ном, разговор зашел о грустном положении Вар­шавского театра. Из-за политического кризиса лучшие пьесы, как всегда французские, запазды­вали. Габриэла полагала, что и в опере дела обстоят не лучше. Рахель надеялась, что кон­цертная программа не слишком пострадает, да и Дебора тоже, потому что в консерватории реши­ли, что в этом сезоне состоится первое выступ­ление Рахель с оркестром — если все будет хо­рошо.

Подали куриный бульон с лапшой. Разговор за­шел об Олимпийских играх. Стефан знал наизусть чуть ли не все спортивные рекорды этих игр. Джесси Оуэнс [8] Джесси Оуэнс (1913 — 1980) — американский чернокожий спортсмен, чемпион Олимпийских игр 1936 года. был, конечно, что надо, но дядя Андрей как нападающий сборной Польши его пере­плюнул, а заодно и всех американцев. Где будет играть Андрей в этом году?

Куриное жаркое, мясной рулет с крутыми яйца­ми, кугл [9] Кугл (идиш) бабка с изюмом; обычно ее готовили на субботу в качестве сладкого блюда. с изюмом. Крис сказал, что давно уже не ел вкусных еврейских блюд, Пауль хорошо сде­лал, что пригласил его на ужин. Габриэла попросила несколько рецептов, и Дебора обещала завтра продиктовать их ей по телефону. Стефан уже начал ерзать на стуле.

К чаю была сладкая рисовая запеканка. Заго­ворили об университетских делах. Кениг будет заведовать кафедрой? Он, кажется, связан с на­цистами? Ну, пусть немец — как бы то ни было, эта должность принадлежит ему по праву.

Принесли коньяк. Рахель помогла Зосе убрать со стола. Стефан, которого кроме Олимпийских игр никакие темы не интересовали, убежал.

Когда дети ушли, заговорили о политике. За все это время Андрей не проронил ни слова.

— Крис, Габриэла, — сказал Пауль, — все мы чувствуем с трудом скрываемую ярость моего шу­рина капитана Андровского. Хорошо еще, что ему не удалось испортить впечатление от кулинарных шедевров моей жены. Прошу прощения за его не­воспитанность.

— Вы совершенно правы, доктор Бронский, — поспешно сказала Габриэла. — Андрей, ты себя ужасно ведешь.

— Я обещал сестре не затевать споров и, как мне это ни трудно, держу слово, — проговорил Андрей негромко, но таким тоном, что ясно бы­ло, что у него внутри все кипит.

— По-моему, уж лучше поспорить и выложить все начистоту, чем дуться, как Стефан, и всем портить настроение, — парировал Пауль.

— Пауль, ты же мне обещал, не дразни его, — попросила Дебора.

— Пусть капитан выскажется, иначе он взорвет­ся.

— Пауль, ты же утром уезжаешь, не нужно се­годня спорить, — взмолилась Дебора.

— Почему же, дорогая, разве ты не хочешь, чтобы я запомнил свой дом таким, каким он был всегда?

—Я, конечно, человек слова, — начал Андрей, — но не могу удержаться, чтобы не сказать, что и я помню свой дом таким, каким он был всегда. А тут в канун субботы я сижу за столом у сест­ры — и ни свечей, ни благословений.

— И это все, что вас смущает, шурин?

— Да. Это же суббота.

— Вот уже год, как мы перестали обращать ли­цо к востоку, Андрей.

— Я знал, что этим кончится, но не думал, что вам удастся ее уломать так скоро. Помню как мы жили в трущобах на Ставках — Господи, в какой нищете! Но мы были евреями. И когда пос­ле маминой смерти мы переехали в более прилич­ный район, на Слискую, моя сестра была хозяй­кой еврейского дома.

— Андрей, сейчас же перестань, — не выдержа­ла Дебора.

Крис и Габриэла вдруг оказались в эпицентре семейного раздора. Они растерянно смотрели друг на друга, когда Андрей вскочил, швырнув на пол салфетку.

— Начал доктор Бронский, а не я. Дебора, я разговаривал со Стефаном. Он даже не знает, что он еврей. Что же будет, когда ему испол­нится тринадцать лет? Твоему единственному сы­ну не устроят бар-мицву [10] Бар-мицва (букв, ”сын заповеди”) — обряд, совершаемый по достижении еврейским мальчиком тринадцати лет; с этого момента мальчик считается взрослым и может исполнять все религиозные заповеди. ? Счастье, что мама с папой не дожили до этого дня.