Леон Юрис - Милая , 18

Макс Клеперман не хотел быть никем, он хотел быть уважаемым человеком, как все эти нувори­ши, которые степенно прогуливаются в субботу по Маршалковской. Но завоевать уважение силой не удавалось, и это его бесило. Тогда он решил купить себе уважение за деньги и начал с того, что приобрел красивый особняк у одного аристо­крата, который жил во Франции. Не помогло. Со­седи смотрели на него как на чужака и стара­тельно избегали.

Макс не сдавался. Он нанял дорогого адвока­та и поставил перед ним задачу в трех словах: ”Пусть меня уважают”.

Первым делом адвокат купил два места в боль­шой Тломацкой синагоге, и теперь в дни великих праздников, когда там яблоку негде было упасть, Макс мог продефилировать перед напиравшей на полицейский кордон толпой, которая, ахая и охая, разглядывала избранную публику.

Затем Макс начал участвовать в благотвори­тельной программе: жертвовал на бедных, гладил по головке сирот и учреждал фонды для студен­ческих стипендий. Дела настолько пошли в гору, что он стал членом сразу нескольких профессио­нальных обществ, и начались пышные приемы.

Вскоре Макс стал уважаемым человеком и рас­считал своего адвоката.

Дабы упрочить с таким трудом завоеванное по­ложение, Макс разошелся со своей безграмотной женой, которая вечно вгоняла его в краску. Усло­вия развода привели ее в восторг. Затем он нанял сватов и велел им найти приличную девушку из хорошей религиозной семьи. Подходящей ока­залась Соня Фихштейн. Ее семья согласилась на этот брак, потому что хотела видеть свою дочь устроенной. Для окончательных переговоров при­гласили рабби Соломона.

Рабби Соломон сразу же раскусил маневр, и Макс до того разозлился, что хотел выставить его за дверь, но, узнав, что рабби Соломон пользуется, пожалуй, самым большим уважением в еврейской Варшаве, решил добиться расположения великого человека.

Нет, рабби Соломон не попался на удочку, он просто взвесил все за и против. Измениться Макс не изменится, но погоня за уважением бу­дет удерживать его в определенных рамках и, таким образом, есть надежда, что хоть какая-то часть показной порядочности станет естествен­ной, войдет в его плоть и кровь. Кроме того, других претендентов на Сонину руку не было. И рабби Соломон согласился их обвенчать. С тех пор он стал ангелом-хранителем Максовой души. Тот понимал, как бы ни пыжился, что, кроме раб­би, другой связи со Всевышним у него нет.

Когда немцы захватили Польшу, Макс огорчился — немцев никто не любил. Но он был человеком практичным. Его прошлое как нельзя более соот­ветствовало сложившемуся при немцах стилю жиз­ни — черный рынок, спекуляции, валютные сдел­ки. Действительно, таких широких возможностей прежде не бывало. Более того, с немцами можно иметь дело. Не успел еще улетучиться запах по­роха, как Макс связался с доктором Кенигом и внушил ему, что без его, Макса, помощи немцам не обойтись.

В то время доктор Кениг ломал голову над тем, как открыть публичные дома для немецких сол­дат, при том, что Еврейский Совет не желает ему в этом содействовать. Стремясь доказать Рудольфу Шрекеру свое рвение, доктор Кениг по­ручил Максу раздобыть для начала сто проститу­ток. Теперь, когда Макс стал уважаемым челове­ком, он уже не занимался сам подобными делами, но связи с Сольцем у него сохранились, и за два дня он все уладил. Кениг понял, что нашел незаменимого помощника.

Получив свободу действий, Макс раскинул по всей Варшаве свои щупальца и собрал вокруг се­бя самых отпетых подонков.

Когда немцы ввели принудительный труд, Макс доконал-таки своего старого врага — профсоюзы, прибрав к рукам все строительство, законно за­владев десятками подрядов: поскольку он поль­зовался поддержкой немцев, с ним стоило вести дела.

Главной статьей дохода стала продажа покро­вительства. Когда, скажем, отца или сына хва­тали на улице во время облавы и высылали из Варшавы в трудовой лагерь, Клеперман мог его освободить. За деньги, конечно. Тут он высту­пал в роли благодетеля и, выказывая сочувствие приходившим к нему за помощью родственникам, прикидывал, сколько с них можно содрать. Он рассказывал им, как много денег уходит, чтобы подкупить немцев, но по законам воровской чес­ти ничего с них не брал, пока не освобождал их родственников. Доктор Кениг, Зигхольд Штутце и Рудольф Шрекер тоже неплохо грели на этом руки.

Доходы Макса и шести его помощников увели­чились до того, что позволили ему снять дом на углу Павьей и Любецкой, как раз напротив тюрь­мы, и там обделывать свои делишки. Макса и его помощников прозвали ”Могучей семеркой”.

Когда немцы, издав приказ об описи еврейско­го имущества, назначили доктора Кенига ответ­ственным за нее, Могучая семерка стала его пра­вой рукой.

После приказа о карантине, обязывавшего ев­реев переехать со всех концов Варшавы в отве­денные им районы, там оказалось сто пятьдесят тысяч евреев вместо ранее проживавших восьми­десяти тысяч христиан. За две недели перемеще­ния четверти миллиона человек Могучая семерка сколотила кругленькую сумму. Как представитель Кенига, Макс Клеперман получил право сдавать и продавать квартиры за астрономические суммы, да еще делая ”одолжение” тем, кто мог такие суммы платить. Еще больше подскочили цены на квартиры, когда в Польшу стали прибывать евреи из оккупированных стран.

В конце лета 1940 года Макса Клепермана вы­звали к доктору Кенигу в ратушу. Войдя к нему в кабинет, Макс удивился, увидев там Рудольфа Шрекера и оберфюрера Альфреда Функа. Иметь дело с Кенигом — это одно, а со Шрекером и тем более с Функом — совсем другое. Макс знал, что приезды Функа в Варшаву ничего хорошего не сулят, потому что он привозит приказы из Бер­лина. Что касается Шрекера, то, как бы Макс перед ним ни лебезил, тот всегда обращался с ним откровенно грубо. Уж какую сумму Макс пожертвовал в ”Фонд зимней помощи немцам”, все равно Шрекера смягчить не удалось.

Макс волновался, и непрерывные затяжки сига­рой выдавали его. Кольцо с бриллиантом в во­семь каратов он ловко опустил в нагрудный кар­ман пиджака, чтобы ”Фонд зимней помощи немцам” не увеличил свои размеры на сумму стоимости этого перстня. Функа он видел впервые. Надмен­ный тип. Макс сразу почувствовал силу его пре­зрения.

Над верхней губой у Макса выступили капельки пота, пепел от сигары упал на брюки.

Рудольф Шрекер разложил на столе карту Вар­шавы. Макс вытер пот и наклонился над ней.

— В течение последних нескольких недель я знакомился с положением в Варшаве и не могу прийти в себя от изумления, — начал Альфред Функ. — Евреи самым грубым образом нарушают наши приказы. Мы сообщили Еврейскому Совету, что евреи оштрафованы на три миллиона злотых и что эта сумма должна быть собрана за неделю...