Томас Вебер - Становление Гитлера. Сотворение нациста

Отсутствие публичного рассмотрения Гитлером предположения Тробста может быть расценено как показатель того, что в 1923 году не было очевидного интереса или желания со стороны Гитлера определить конечную фазу для меньшинств, на которые он нацеливался, или, по меньшей мере, решение этой проблемы посредством геноцида ещё не было приоритетным в его повестке. В самом деле, заявление, сделанное в адрес Шаррера предполагает, что, несмотря на своё упоминание «кровавого конфликта», его предпочтение было в пользу «решения, диктуемого разумом» по примеру антиеврейской политики Фридриха Великого.

Даже упоминание о «газовой дезинфекции» евреев, которое Гитлер сделает в конце Mein Kampf , не демонстрирует в нём намерения совершить геноцид и само по себе таковым не является. Он заявит: «Если в начале войны и во время войны двенадцать-пятнадцать тысяч этих иудейских разрушителей нации были бы подвергнуты воздействию отравляющего газа, такого, какой вытерпели в поле сотни тысяч наших самых лучших немецких рабочих всех классов и профессий, тогда бы жертвоприношение миллионов на фронте не было бы напрасным». Здесь он говорит о чём-то совершенно отличном от истребления евреев в Европе во время Холокоста посредством газовых камер. Скорее, он предлагал, что евреев Германии следует терроризировать и привести в покорность, нежели убивать, подвергнув несколько тысяч их воздействию горчичного газа.

Однако, как указывает письмо Улли Вилле, посланное Рудольфу Гессу в предыдущем году, Гитлер и Гесс явно уже по крайней мере забавлялись с возможностью антиеврейского решения посредством геноцида к тому времени, когда Тробст опубликовал свою статью об армянском уроке для Германии. 13 ноября 1922 года, во время заграничной учёбы Гесса в Цюрихе, Вилле — который в начале Первой мировой войны выражал равное восхищение евреями Германии и германским милитаризмом — написал ему, что он находит антисемитизм NSDAP нецелесообразным и контрпродуктивным: «Верить в то, что вы можете истребить ( Ausrotten ) марксизм и евреев при помощи пулемётов, — это фатальная ошибка». Он добавил: «Они не являются причиной недостатка национальной гордости в народе. Наоборот, марксизм и евреи были способны приобрести столь скандальное влияние среди немецкого народа именно потому, что у народа Германии уже не было достаточно национальной гордости». Письмо более интересно тем, на что ссылается Вилле, чем его собственным отношением к евреям. Несомненно, он не стал бы говорить Гессу, что пытаться истребить евреев пулемётами было ошибкой, если бы Гесс до этого не говорил Вилле, что национал-социалисты рассматривают эту идею. Таким образом, то, что Гитлер публично не проявил интереса к предположению Тробста, не следует принимать за доказательство того, что он не чувствовал себя воодушевлённым им, в особенности поскольку его заявления своим генералам 22 августа 1939 года будут близко напоминать некоторые из идей, выраженных Тробстом. В действительности, как стало очевидно в его интервью, которое Гитлер дал каталонскому журналисту позже в 1923 году, его предпочтительным «конечным» антиеврейским решением к 1923 году уже был геноцид.

Однако его главной целью в тот год было понять, как организовать успешный переворот, вот почему первая статья Тробста возымела самое непосредственное влияние на него. Когда одетый в длинное чёрное пальто и чёрную шляпу из мягкого фетра с широкими опущенными полями Гитлер гулял по улицам Мюнхена с хлыстом в руке со своей немецкой овчаркой по кличке Вольф; когда он проводил время в своём любимом кафе «Хек» на Хофгартен; когда он посещал еженедельные собрания внутреннего кружка руководства NSDAP в старомодном кафе «Ноймайр» на Виктуалиенмаркт; или когда его угощали кофе, выпечкой и последними слухами на другом конце города в канцелярском магазине Квирина Дистля и его жены, двух его поклонников, — он анализировал, как изменить свою тактику, чтобы ускорить пришествие национальной революции и возникнуть в качестве её вождя.

Одной из его проблем было то, что множество людей в Мюнхене, что были в общем позитивно предрасположены к его политическим идеям, выражали сомнения, что Гитлер действительно был правильным человеком, чтобы вести их. Например, Готтфрид Федер — старейшая фигура в партии, кто познакомил его с полагаемым вредом от «процентного рабства» — думал, что политические шансы партии были подорваны стилем работы Гитлера. 10 августа 1923 года Федер писал Гитлеру: «Я действительно должен сказать Вам, что нахожу анархию в Вашем управлении расписанием чрезвычайно пагубной для всего движения». Более того, некоторые из людей, которых Ганс Тробст встретил в Мюнхене в течение лета, сомневались, есть ли что-то у Гитлера, кроме пустых слов, не подкреплённых действием. Например, тем летом Тробст случайно услышал, как служанки его брата говорят: «Когда же Гитлер наконец начнёт? Должно быть, он тоже получил деньги от евреев, если он всегда только говорит». У жены издателя Юлиуса Фридриха Леманна также были свои сомнения. Как она записала в своём дневнике в начале октября: «Теперь мы больше, чем когда либо, ждём спасителя. Здесь в Мюнхене многие полагают таковым Гитлера, вождя национал-социалистов. Я знаю его слишком мало и на данный момент невысокого мнения о нём».

Как подразумевает эта запись в дневнике, самое большое препятствие, что должен был преодолеть Гитлер, было не существование сомнений относительно него среди некоторых людей, хорошо знавших его. Скорее, это было то, что Гитлер был всё ещё слишком мало известен. Это, полагал он, был единственный самый большой фактор, тормозивший его. Если даже жена одного из его самых лояльных сторонников в Мюнхене полагала, что она в действительности не знает его, главу NSDAP , он не мог надеяться стать «спасителем» Германии. Если Гитлер не только хотел проповедовать обращённым в его веру в Мюнхене, он должен был разительно изменить свою тактику. Он срочно нуждался в рекламировании своего образа среди консерваторов и популистов на правом фланге по всей Баварии и по всей Германии, чтобы в конечном счёте обеспечить возможность стать их Муссолини.

До того времени жизнь Гитлера большей частью оставалась загадкой. Если только его не принуждали, он никогда не говорил публично о себе. За исключением краткого упоминания своего вступления в партию в речи, произнесённой им 29 января 1923 года, он не сообщал ничего о своей жизни в своих речах. Только в малом количестве частных писем — в полиции и в заявлениях в суде, и в двух статьях для Völkischer Beobachter в ответ на то, что он воспринял как клеветническое утверждение о нём, где-то сделанное — он предоставлял детали о своей жизни.