Сильвен Гугенхейм - Империи Средневековья. От Каролингов до Чингизидов

Согласно логике традиционной историографии, скотоводческий образ жизни кочевников Евразийской степи не давал возможности накапливать богатства и тем самым препятствовал созданию государственных структур сложнее простых вождеств, предводитель в которых выбирался за личные качества и претендовал лишь на то, чтобы быть третейским судьей и военачальником. Всякая попытка подчинить кочевников авторитарной власти была обречена, поскольку номады не были привязаны к конкретным территориям и в любой момент могли свернуть лагерь. По сравнению с государствами, отличавшимися оседлым образом жизни, четкой политической организацией и высоким уровнем цивилизации, степной мир, расположившийся на их периферии, выглядел пространством племенной анархии. Создание Монгольской империи в этой связи зачастую описывается как предприятие, обязанное своим успехом исключительно харизме и другим незаурядным качествам Чингисхана. Таким образом, империя будто бы возникла из ничего или почти из ничего.

Почти — потому что начиная с III в. на территории Монгольского государства существовали другие кочевые империи, образующие по отношению друг к другу удивительный континуитет: государства хунну (III в. до н. э. — II в. н. э.), чжурджэней (330–552), тюрков (551–630, затем 682–742), уйгуров (744–840) и киданей (905–1125) — и это лишь некоторые из них [88] Об этих и других империях см.: Peter B. Golden, An Introduction to the History of the Turkic Peoples, Wiesbaden, Otto Harrassowitz, 1992, pp. 57–188. . В традиционной историографии принято считать, что эти империи представляли собой племенные конфедерации, родовой характер социополитической организации которых не менялся со временем. Во главе этих объединений стоял верховный правитель, избранный за заслуги, который сосредоточивал в руках не больше власти, чем имели племенные вожди над своими подданными. Кочевые империи появлялись лишь в противовес могущественным оседлым государствам (в частности, на территории Китая) для того, чтобы побороть угрозу, а затем мгновенно исчезнуть, освобождая место в политическом вакууме племенного мира. Историю Монгольской степи можно рассматривать как циклическую последовательность процессов объединения и разъединения племен, в ходе которых внезапно появлялись, а затем бесследно исчезали народы, дарившие свои имена этим конфедерациям. Таким образом, между звеньями исторической цепи не было связи и преемственности.

Считается, что в начале своего пути Монгольская империя была очередной племенной конфедерацией. Однако, в отличие от своих предшественников, монголам удалось распространить свою власть на значительную часть оседлого мира, что дало возможность преемникам Чингисхана создать полноценное государство, заимствуя институты, административные практики и идеологию у более развитых покоренных цивилизаций [89] Peter Jackson, The Mongols and the Islamic World, New Haven et Londres, Yale Universiry Press, 2017, p. 81. .

Недавние антропологические исследования поставили под сомнение понятие «племя» [90] David Sneath, The Headless State, New York, Columbia University Press, 2007, pp. 159–163, 185–204. , чем нанесли серьезный удар по традиционной историографической парадигме. Этот термин берет свои истоки в эволюционистских и колониальных теориях XIX в., ставивших Европу в центр вселенной и деливших мир на безгосударственные примитивные сообщества и цивилизованные страны, наделенные государственной структурой. В действительности подобное разделение безосновательно. Средневековые источники используют крайне неопределенную терминологию для описания социальной организации номадов, однако практически ни слова в них не сказано о каких-либо родовых структурах. Монгольская терминология также не указывает на какую-либо родо-племенную организацию: термин «аймак», который принято переводить как «племя», обозначает военно-административную единицу; «обок», который обычно передается словом «род», в действительности является семейным именем и фигурирует исключительно в тех случаях, когда речь идет о знати. Более того, для описания собственных и соседних государственных образований монголы чаще использовали термины «улус» («государство» или «народ, подчиненный государственной власти») и «иргэн» («простой народ») [91] Christopher P. Atwood, «The Administrative Origins of Mongolia’s „Tribal“ Vocabulary», Eurasia: Statum et Legem, I, no . 4, 2015, pp. 10–28. . Использование этих терминов можно проиллюстрировать отрывком из «Сокровенного сказания монголов» — единственного сохранившегося от той эпохи источника на монгольском языке, в котором говорится о борьбе Чингисхана с различными группами кочевников накануне образования империи:

[Чингисхан] уничтожил каждого, кто принадлежал к имени [oboqtuyi] джуркинов. Он сделал их государство [улус] и народ [иргэн] своим народом [эмчу иргэн] [92] Histoire secrète, § 139; trad. Igor de Rachewiltz, The Secret History of the Mongols: A Mongolian Epic Chronicle of the Thirteenth Century, 3 vol., Leyde, Brill, 2006–2013, vol. I, p. 61, modifiée. На русский язык «Сокровенное сказание» переводилось несколько раз, однако русские варианты очень далеки от тех отрывков, что использует автор, поэтому я вынужден переводить необходимые места с французского языка, которые, в свою очередь, были переведены с английского. Русский перевод см.: Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием Mongrol-un Niruca tobciyan. Юань Чао Би Ши. Монгольский обыденный изборник / Пер. С. А. Козина. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941; или: Старинное монгольское сказание о Чингисхане / Пер. П. И. Кафарова // Труды членов российской духовной миссии в Пекине. Т. 4. 1866. С. 70. — Прим. пер. .

Перед нами пример степной общественно-политической организации, где аристократическая группа, в данном случае джуркины, стоит во главе своих подданных («иргэн»). Властные отношения между ними выражаются в рамках политического сообщества («улус»), которое носит родовое (семейное) имя («обок») данной аристократической группы. В действительности средневековые кочевые общества были крайне стратифицированы. Все то, что до сих пор называли «племенами», имея в виду этнически гомогенные квазипротонациональные образования с естественной для них солидарностью, следует рассматривать как группы, подвластные знатным родам, которые были носителями идентичности и традиций, а также экономического и культурного капитала. Подданные не имели никаких родственных связей со своими правителями, но обозначались их родовым именем. В то время не было «монгольского народа» в привычном понимании этого словосочетания, но существовал знатный род под названием «монголы». Монгольский народ, с которым мы сталкиваемся в источниках, был совокупностью всех тех, кто был подчинен этому роду, а следовательно, его название происходило из этой политической идентичности.

С тех пор как государство перестали рассматривать исключительно с точки зрения централизации и бюрократии, стало понятно, что власть над кочевыми народами, которую обеспечивал аристократический порядок, в своей основе имела государственную природу. Степное общество характеризовалось четким разделением между правителями и подданными. Знать считала подданных своей родовой собственностью («эмчу») и управляла ими в соответствии с административными принципами в рамках строго очерченной территории, в то время как монополия на насилие позволяла им навязывать социальное, политическое и экономическое господство. Так же как и в большинстве домодерных государств, у кочевников государственная власть распространялась в большей степени на отдельных людей и социальные группы, нежели на подвластные территории, что ярко иллюстрирует термин «улус». Кроме того, она не обязательно предполагала существование единственного ключевого лидера. История степи представляет собой чередование периодов, для которых была характерна централизация имперского характера, и периодов децентрализации, когда власть возвращалась в руки знати, а государство дробилось на части, которые с определенной долей условности можно назвать независимыми «княжествами».