Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

В Якутске пуд хлеба стоил 20 коп., в Охотске около рубля [Покровский, 1941, с. 32], а на Камчатке 2 руб. на складе экспедиции и 4 руб. у торговцев [Ваксель, 1940, с. 134]. Притом как раз хлеб был на рынке сравнительно дёшев, так как полагался, если был в наличии, «в дачю», то есть в виде пайка, бесплатно. Но есть одну «дачю» (хлеб, кашу, постное масло, солонину и сушёную рыбу), означало умереть от цынги. Тем, кто был включён в штат уже в Сибири, двойное жалованье платили не всем; обмундирование полагалось одно на 3 года, да и его стоимость вычиталась из жалованья [101] Иногда (!) её не вычитали у матросов, солдат и капралов. У многих умерших в описи их имущества значатся рулоны тканей (у некоторых иного имущества не оказалось — [ВКЭ-2, док. 237] — видимо, их выдали вместо одежды и белья, а владельцы так и не сумели их использовать. Сами шить себе белье матросы были обязаны официально [П-2, с. 258]. . Как тут не грабить население?

А плата задерживалась, иногда на год, так что «дачю», довольно скудную, многим приходилось ещё делить с семьями. Так что реплика составителей: «Хотя все участники экспедиции получали двойное жалованье и многие имели с собой жён и детей, но многие все-таки упали духом» [ВКЭ-2, с. 10] звучит наивно.

Словом, беды были устроены самой властью. Листая массу жалоб, доносов и приговоров, видя массу имён сбежавших, погибших, осуждённых на каторгу и сошедших с ума, не устаю удивляться: как всё-таки обманутым людям, ежечасно избиваемым и пытаемым, унижаемым и обираемым, удалось так много свершить? Неужели можно всё списать на «дух Петра»?

Если и можно, то, полагаю, только в том смысле, что приказы из Петербурга следовало выполнять, независимо от того, были на их выполнение выделены местным властям деньги и средства или не были — как это было при Петре I.

В феврале 1733 года около сотни подвод выехало из Петербурга в Тверь. То был передовой отряд Шпанберга. Начался неимоверно долгий путь к различным местам назначения — от Тобольска до Охотска. Ещё полсотни подвод пристало к обозу на Волге и Урале, где были закуплены провиант и иные припасы (парусина, канаты, якоря, пушки, множество скоб и прочих железных частей). Общую картину передвижения частично обрисовал через 120 лет Соколов:

«Надобно было разчищать дороги, накидывать мосты, устраивать пристани, ставить магазины (склады — Ю. Ч. ), делать суда и… перегружать с вьюков на суда и с судов на вьюки. Суда часто разбивались, лошади падали (гибли — Ю. Ч.), проводники разбегались, многие люди заболевали и даже умирали в дороге. „И не мало мы на себе важивали“, говорил впоследствии Чириков» [Соколов, 1851, с. 238].

Итогом были как выдача «нижним чинам» подмокших плесневелых продуктов, а потому массовые желудочные болезни и ропот, иногда переходивший в бунт, так и задержка начала строительства Охотского порта и кораблей в нём.

Основная часть экспедиции потребовала при отъезде в Сибирь ещё несколько сотен подвод. Для их передвижения требовались сотни крестьян и ссыльных на каждом участке пути, а для перевалки ещё больше. Она добиралась до Якутска почти два с половиной года, там её камчатская часть застряла ещё на три года, поскольку в Охотске жить было негде, есть нечего, плыть дальше не на чем, а строить корабли почти не из чего. Все эти беды должны были преодолеть (и, в основном, преодолели) Беринг и его помощники, не получив за это наград, а большинство — и благодарностей. Наоборот, однажды АК лишила Беринга половины жалования «за нерадение», и он писал в недоумении: как же продолжать работы, если до сих пор он половину жалованья тратил на нужды экспедиции?

Вот одна подробность путешествия. В начале 1734 года Беринг приказал троим лейтенантам (в их числе был Прончищев) покинуть среди зимы Тобольск и следовать в Якутск, где строились корабли — для ускорения их постройки. В Илимской канцелярии сохранилась «скаска (здесь: запись устного заявления — Ю. Ч.) Кежемской слободы всех крестьян» с жалобой на лейтенантов, забравших из слободы 120 подвод с людьми, причём «от тяжелого последнего пути (перед весенней распутицей — Ю. Ч.) от Кежмы до устья Илимского многия кони и пали» [Богданов, 2001, с. 73]. Причём это — один вспомогательный отряд на одном участке длиной всего 180 вёрст, сравнительно простом.

Итогом массы таких жалоб было распоряжение Сената платить за павших коней их рыночную стоимость. Как оно исполнялось, данных нет, но ясно, что массу взрослых коней взять было просто негде. В мирное время можно бы пригнать в Енисейск табуны коней, закупив их в степях юга Западной Сибири, но сейчас шла война, и лошадей там забрали для нужд армии. Так что деньги, в основном, шли на уплату податей (каковые заплатить, лишившись рабочего скота, было невозможно), то есть, возвращались обратно в казну.

Карта ВСЭ из Советской Военной энциклопедии

Плывя по Лене, где была администрация, экспедиция была вынуждена что-то платить, зато на гужевом пути Якутск- Охотск, где никого от властей не было, она использовала рабочий скот и его хозяев бесплатно [Мартынов, 1958, с. 38].

Жалобами полны архивы. Справедливости ради замечу, что в них изнурение транспортной повинностью выступает бедой давней и общей. Например:

«А от Анадырска мы же, якуты, обратно в Среднеколымск в подводах же посылаемся со отправленными в Якутск сказками и делами… без всякого платежа», и «от проводников многие от голоду безвремянно помирают» [Алексеев А. Н., с. 66].

Любопытно, что историк Анатолий Алексеев в самое свободное от цензуры время комментировал эту безнадежную жалобу кратко и трогательно:

«Таким образом, в процессе хозяйственного освоения Колымско-Индигирского края с русскими участвовали и коренные жители Якутии».

А вот жуткая зарисовка будней нашей экспедиции:

«Так как наши люди, в особенности из числа ссыльных, стали толпами убегать, то пришлось поставить крепкие караулы, а вдоль берегов Лены через каждые 20 верст поставить виселицы. Это произвело прекрасное действие, так как с этого времени убегало уже весьма немного людей» [Ваксель, 1940, с. 25].

Кое-кто из моих первых читателей подумал, что виселицы стояли пустые, и мне следует их огорчить: Лена широка, со стрежня веревку не видно, а столбами с перекладиной пугать глупо. Проще, и с тем же успехом, сказать рабочему: «сбежишь — поймают и повесят». Другое дело, если висят сами сбежавшие. Мера была новой для шведа Вакселя, а русские авторы даже не удостоили её упоминания. С давних пор военные действия побуждали крестьян и посадских к массовым побегам; ответной мерой были массовый сыск и массовые казни, а виселицы ставились на перекрестках дорог [Новосельский, 1946].