Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Назавтра день солнечный и тёплый. Колчак с двумя спутниками забрались по ущельицу наверх и, одолев осыпь, пошли на запад — сперва ледником, потом среди скал. Впереди гора в форме клыка, а перед ней опять ледник. Но что это?

Уходящий вниз, к морю, сверкающий ледовый откос словно залит пятнами краски — огненной и багряной. Колчак застыл в изумлении, а Рогачёв спокойно:

— Снег цветёт. Знамо дело, склон-то полудённый.

Тут только лейтенант вспомнил, что сам читал про колонии микроскопических водорослей на согретом солнцем снегу. Там, где ветер приносит органический материал, снег «цветёт». Мазки ярких красок средь чёрно-белого, красота.

Покурив, стали спускаться по камням вдоль цветного ледника. Спуск трудней подъёма, и скалолазаньем никто из путников прежде не увлекался, но «кое-как спустились», вспоминал Бегичев. Спрыгнули на узкий галечный пляж, заваленный выдавленными на берег льдинами. Огляделись и пошли по нему на запад. Местами пришлось перебираться между торосами и скалами.

Пройдя от лагеря вёрст восемь, не доходя мыса, увидали вверху, среди осыпи, торчащее в камнях весло и рядом бутылку. «Бутылка, глянь, от шампанского» — знать, отмечал ею барон со спутниками спасение своё из волн и льдин. Колчак бутылку разбил, вот и записки.

Первая, июльская, рукой Толля, сообщает о прибытии в байдарах (даже не в шлюпке!) на остров. На второй, сентябрьской, рукой Зееберга — план острова с указанием будущей хижины на другом конце острова (ох, ну и далёко, сегодня не дойти никак) и приписка: «Имеем во всём достаток». Подпись барона Толля. Стало быть, зазимовать смогли. Ну, слава Богу!

Последняя (третья) записка, рукой Зееберга, указывает, как найти дом, и он почему-то намного ближе. Отлично, попадём туда сегодня же. Однако она датирована октябрём, а что ж нет ничего позже? Это уже тревожно. Стараясь не думать о худшем, трое пошли назад, к своим. Вверх-то ничего, а вот как вниз, близко уже к палатке, то расслабились, и Рогачёв, прыгая с камня на камень, ногу подвернул. Досадно. Однако, обняв Колчака и Бегичева за плечи, добрёл.

Поев и поспав часок на спальниках, Колчак и Бегичев идут опять (третьим взяли Инькова), но теперь на ост, к указанному в письме дому. Судя по тому, как верно они шли к нему и как быстро вернулись назад другой дорогой, путники воспользовались только что обретённой картой Зееберга (она помещена далее, в главе 2). Взобрались на ледовый склон и оказались на огромной (версту шириной) ледяной реке, где под беспорядочными волнами обтаявших сугробов голубеет чистый недвижный поток. Легко перешли его, спустились на другой пляж, совсем короткий, а за ним опять ледник — поменьше, зато крутой и весь в трещинах. Пытались идти по нему, но скоро поняли — костей не соберёшь:

«Шли большим уклоном ледника, итти было очень трудно, того и гляди, что скатишься в море и расшибёшься вдребезги, упадёшь в 100 метров ледникового обрыва. Я увидел небольшую промоину и пошёл по ней. Кое-как спустились к морю, но берегом итти было совершенно нельзя» [Бегичев, с. 42].

Пожалуй, лучше обойти язык ледника с юга по годовалому морскому льду, хоть он тоже плох. Вот трещина, Бегичев с разбегу перепрыгнул её. Ну, с Богом.

записка Зееберга

Разбег, прыжок, треск льда, и лейтенант исчез в чёрной воде. «Утонул-утонул!» — в ужасе завопил Иньков с прежнего берега, не зная, как помочь гибнущему командиру.

«Я бросился к нему, но его было не видно, потом показалась его ветряная рубашка. Я схватил его за неё и вытащил на лёд. Он совершенно потерялся, но этого было недостаточно. Под ним опять подломился лёд и он совершенно погрузился в воду и стал тонуть. Я быстро схватил его за голову и вытащил еле живого на лёд и осторожно перенес его к берегу и положил на камни» [Бегичев, с. 43] См. также Прилож. 1.

Как говаривал многоопытный Нансен,

«потерять в полярных широтах жизнь проще, чем монету в дырявом кармане».

Но лейтенанту, как видим, везло.

«Мы сняли с Колчака сапоги и всю одежду, потом я снял с себя егерское бельё и стал надевать на Колчака. Оказался он ещё живой. Я закурил трубку, дал ему в рот. Он пришёл в себя».

Спутники развели костёр — сушить его одежду и обувь. Так и слышу, как полуголый Бегичев, повеселев, кричит: «Ну-к шевелись, Илья Яковлич, скидай сапоги, твои поменьше», так и вижу босые ноги Инькова, на рукавицах стоящие, как надел он на руки сапоги командира и вертит их над огнём. Как Бегичев распахнул над языком пламени командирскую ветровку.

Жар греет Колчака спереди, неяркое солнце — сзади, а нутро ноет от холода. О своём жутком купании он записал только вот что: попытка обхода по льду

«обошлась мне очень дорого ввиду порчи единственного анероида, с которым я провалился под лёд и, таким образом, был лишен возможности, как следует, определить высоты на ледниках».

Больше — ни слова.

От предложения вернуться к палатке он отказался — не терпелось узнать о Толле. Чтобы вконец не замёрзнуть, он, в чужой рубахе и чужих сапогах, стал прыгать, а чуть согревшись, накинул чужой бушлат и побрёл по узкой полоске гальки вдоль скалы на восток — есть ли дальше проход?

Там, за лёгким изгибом берега, значился на карте Зееберга длинный (версты на три) пляж. Да, так и есть, и нагромождений льда на нём сейчас нет, идти можно. Совсем близко стоят два ящика из самодельных досок. Переложенные мхом, в них лежат камни и среди них отпавшие этикетки.

Восточный язык ледника Зооборга, справа от которого Колчак тонул. Фото 1956 г. Ныне язык до моря не доходит

Пляж, на котором были оставлены ящики с образцами. Сзади мыс София. Фото 1956 г.

Мутная голова вмиг прояснилась, и Колчак тут же решил наспех отобрать самое из толлевых находок ценное. Легко сказать — отобрать, а как? Все его познания в геологии были ухвачены на слух и кое-как скреплены с помощью книг библиотеки «Зари». Давая ему в маршрут геологический молоток, барон Толль, бывало, говаривал: «надеюсь, от образцов будет хоть немного пользы». И вот теперь решать лейтенанту надо самому. (А может быть — как хотелось бы! — барон всё-таки жив?)

В основном отобраны Колчаком оказались красивые образцы палеозойских животных — граптолитов и трилобитов, хотя теперь мы знаем, что на острове преобладают мезозойские породы (в основном, меловые, особенно — яруса альб, когда здесь извергались вулканы). Ничего, всё равно в Питере геологу Баклунду нашлась работа.