Николай Белан - Эпицентр

— Две недели назад ездил на свадьбу к младшему брату. Он здесь рядом живет, в Мардакертском районе, — неторопливо ведет свой рассказ А. Нуриев, прораб ПМК № 168, которая занимается в Малыбейли строительством. — И знаете, что увидел? На свадьбу к нам, азербайджанцам, пришли армяне. Как жили они в дружбе и мире, так и живут. Вот и скажите, товарищ полковник, прав я или не прав? Никому не нужна эта вражда — ни мне, ни нашим народам — армянам и азербайджанцам…

Нуриев подсел к Науменко не для того, чтобы высказать жалобу. Все, что болит, люди уже выплеснули. Аркадий Аркадьевич твердо заверил: поможем. Нуриеву, как и набившимся в прорабский вагончик переселенцам — а после разговора на улице они перешли сюда, расселись, в ногах, дескать, правды нет, — хотелось задушевно поговорить, посоветоваться с начальником политотдела: как жить дальше? Люди верили, тянулись к Науменко, многие знали его если не лично, то были наслышаны — те, кто не бывал в Карабахе, до конца не представляют, насколько внимательно следят люди за каждым шагом военных, особенно первых руководителей — коменданта и начальника политотдела. И насколько стремительно разносит людская молва весть о том или ином шаге, сделанном ими. Самые быстрые горные реки текут медленнее.

Мне рассказывали: пришли беженки-армянки к Науменко. Возмущенные, взвинченные — мол, уехали из домов, бросив там вещи. Надо бы привезти их; обращались с этой просьбой к местным властям, но время идет, а пока их вопрос не решается. «Женщины, женщины, поостыньте, — успокоил их Аркадий Аркадьевич. — Сейчас вечер, а завтра с утра будет охрана и транспорт. Собирайтесь, поедете за вещами». У собеседниц в глазах изумление. Так просто? Ведь шли сюда, что называется, воевать, с зубами вырывать машины…

И точно. Наутро колонна ушла в город Мингечаур.

Подобных примеров множество. Не только вещи переселенцам помогали возить — как армянам, так и азербайджанцам, а в самое острое время, скажем, когда на хлебозаводе Степанакерта кончались мука и дрожжи, доставляли их из Агдама и Евлаха. Раза три директор хлебозавода обращался к Науменко. Снабжали продуктами и товарами первой необходимости село Лесное Аскеранского района. Разгружали вагоны на станции. Да разве все перечесть. Народ видит это. Он мудрый, народ. По делам судит, а не по словам. И симпатии свои отдает за дела.

Полковник Науменко — человек дела.

Присутствовал при разговоре, когда к начальнику политотдела пришла делегация переселенцев из села Бегум-Саров. Древнее это село. Восемь столетий насчитывает его история. И вот в прошлом году армянское население было вынуждено покинуть его.

— Я фронтовик, разведчиком был, до Берлина дошел. В войну чужой кров защищал, а сам на старости лет оказался без крова, — говорил Р. Хачатурян. И протягивал орденские книжки: смотрите, мол, это все самое ценное, что удалось взять с собой.

— Мы не верим нашей местной милиции и руководству, помогите, товарищ полковник. Люди военные по справедливости нас рассудят, — говорили Р. Маркарян, О. Айрапетян. — Доложите, как есть, Комитету особого управления, чтобы там правду знали.

Сердце, не разорвись на части, прикасаясь к человеческой боли, принимая ее, как свою. А ведь у Науменко так каждый день. С 21 сентября, когда ввели особое положение, третий комендант здесь работает, а полковник Науменко — не сменяем. Как поставил солдатскую койку в своем кабинете — тут работает и живет. Аркадий Иванович Вольский как-то сказал одному из начальников, которому подчинен полковник Науменко: «Он нужен здесь, меняйте из политработников кого хотите, кроме Науменко. Он глубоко знает обстановку, местное население знает его и верит ему».

Это знание, эта вера — не манна небесная. А в таких вот контактах с людьми появляется, как, скажем, встреча с переселенцами из Бегум-Саров, как поездка в село Малыбейли. В таких сердечных, задушевных беседах, как, например, разговор с прорабом Нуриевым.

— Разгружали мы вагоны на станции, — делился Нуриев. — Азербайджанцы один вагон разгружают, армяне другой. И у каждого из нас свой костерок горит — зима, ходим греться. А ведь у нас всегда один костер был, в одном котле пищу готовили.

— Будет, Аждар, обязательно будет у вас снова общий костер. И я верю — вместе с вами не раз посижу за ним, — в ответ улыбнулся Науменко. И, ободряя Нуриева, твердо кивнул.

Легко сказать «будет». Науменко не из бодрячков-оптимистов, тех, которым удобно в любой обстановке. Я встречался в Степанакерте с заезжим лектором из центра — тот бойко оттарабанил с трибуны, выразив надежду, что все вскоре уладится, и укатил дальше. Но насколько различен был запас человеческого духа у слов, которые произнес лектор — половодьем хлестали, и у скупой фразы, произнесенной Науменко. «Будет», — сказал он убежденно, по-человечески просто. И все мы, сидящие рядом в вагончике, посмотрев друг на друга, глаза в глаза, вдруг просветлели душой, поняли: а ведь будет, обязательно будет.

На следующий день полковник Науменко проехал по дороге мимо Малыбейли, мимо домиков переселенцев. Сотрудники милиции на въезде и выезде ставили знаки ограничения скорости, дежурил наряд. Казалось бы, мелочь. Но теперь не появятся здесь водители-хулиганы, не будут звенеть стекла в домах, не заплачет, испугавшись, ребенок.

— Даже сбитая курица — не пустяк. Когда денег нет, ею детей накормят, — удовлетворенно говорил Науменко. И добавил раздумчиво: — А ведь всем этим фактам, пусть истинно мелким, бытовым, тут же придается межнациональная окраска. Мол, притесняют, дискриминация. Ими и питаются слухи.

Мы выехали из Малыбейли. День был напоен солнцем. Искрились снежные шапки громоздившихся вокруг гор. Древних, как народная мудрость: только человеческим сердцем, щедрым, участливым, гасится озлобление в сердцах других людей.

Есть у человека военного одна характерная черточка: готовность немедленно выполнить поставленную перед ним задачу. Откуда она, ведь люди в погонах не по-особому скроены, не из особого теста сделаны? Обыкновенные люди. Тот же полковник Науменко, несколько раз наблюдал, и по дому взгрустнет, и в минуту не самую легкую вдруг обронит: «Устал, мне бы сейчас хоть денек отдохнуть…» А встречаю наутро — куда и девались минутная слабость, мрачное настроение… Так что же за выковка у них такая? Я бы сказал — это выковка долгом. Познанным не из книг — всей своей жизнью познанным.

Он родился в августе 40-го. Через несколько дней после смерти отца. Все, что осталось в детской памяти о войне, об оккупации, — советский солдат, один из тех, что освобождал его родное село Красногвардейское Крымской области. Этот солдат подарил мальчонке пилотку. А еще мамины рассказы остались, как собрали фашисты евреев в селе — человек 350, повели на расстрел. Лишь одной женщине из этой толпы смертников удалось выбросить ребенка — всем селом красногвардейцы прятали чудом спасенную девочку, кормили ее.