Геннадий Веревкин - Заметки краеведа в третьем поколении

Постепенно все затихли. Кама в проемах окон, прямоугольник неба высоко над головой… Неожиданно один мальчик начал читать стихи Федора Глинки:

Прочитано было очень к месту, все молчали, одна девочка сказала: «А здесь лучше, чем в залах музея».

P.S. В последние годы пляж у развалин дома Абамелек-Лазаревых облюбовали нудисты из Березников, любители загорать и купаться в обнаженном виде.

С домом Абаммелек-Лазаревых связана еще одна любопытная история. С семейством был хорошо знаком Пушкин, а княжне Анне даже посвятил стихотворение. Отсылаю читателей к журналу «Макс-клуб», № 6 за 1999 год, где история эта была мною поведана. По просьбе редактора журнала Ларисы Урушадзе артистку березниковского драмтеатра Ирину Шумову тогда загримировали, одели по моде 19-го века и повезли в Усолье. По дороге рассказали о юной княжне, о её встречах с поэтом, других подробностях из жизни представителей знатного рода. Актриса поняла всё с полуслова. Но, увы… Разыгранный ею на развалинах старинного дома великолепный моноспектакль видели только Урушадзе, фотограф Игорь Фалько и я. А для читателей журнал напечатал пять цветных иллюстраций, украсивших номер.

История литературных толстых журналов — это зеркало не только литературного процесса, но и своеобразная школа национальной и общественной мысли. О многом говорит тот факт, что в 1980-е годы их тираж доходил до миллиона экземпляров, теперь у некоторых всего пять тысяч. Во второй половине 1950-х годов во время учёбы в Пермском университете у нас в комнате общежития всегда было несколько номеров «Нового мира», «Октября», «Знамени», «Иностранной литературы». Когда в газетный киоск привозили очередную партию толстых журналов, студенты и преподаватели буквально дрались за них, и 200 экземпляров разлетались моментально. Недавно я разговаривал с двумя нынешними студентами, они никогда не держали в руках толстые литературные журналы и даже о них не слышали.

Среди литературных журналов большим авторитетом пользовалась «Москва», именно она в 1967 году впервые опубликовала роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». В публикации было много сокращений, но она стала крупным событием в литературной жизни той поры.

«Москва» старалась держать высокую планку, в ней было опубликовано много значительных произведений. В 1987 году главный редактор узнал, что у Виктора Астафьева уже много лет лежит рукопись новой работы, которую опубликовать не удавалось. М. Н. Алексеев лично выехал к писателю, ему удалось уговорить Астафьева отдать для публикации его творение.

В номерах «Москвы» (№ 1, 2, 3 1988 г.) появилась повесть Астафьева «Зрячий посох». Оригинальное произведение — воспоминания о встречах с критиком Александром Николаевичем Макаровым, где рассказ перемежается письмами Макарова автору. В повести говорится о Березниках, хотя в нашем городе публикация прошла почему-то незаметно.

Литературная энциклопедия сообщает: «Макаров Александр Николаевич (1912–1967) — русский советский критик. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького в 1938 г. Выступил в печати со стихами в 1934 г. Автор многочисленных литературных критических статей о советских писателях. Сборник «Воспитание чувств» (1957 г.). В сборник «Разговор по поводу…» (1959 г.) вошли статьи о поэме Твардовского «За далью — даль». В полемической статье сборника содержатся оценки творчества Артёма Весёлого, И. Бабина, П. Васильева, которых после реабилитации только начали издавать. В книге «Серьёзная жизнь» (1962 г.) собраны статьи о творчестве Я. Стелянова, С. Антонова, молодых прозаиков. Критик Макаров занимался вопросами развития национальной литературы, писал статьи об Э. Межелайтисе, А. Упите, Турсунзаде».

После выхода «Зрячего посоха» появилось много рецензий о книге и воспоминаний о Макарове.

Макаров начинал как поэт, и Астафьев предпослал «Зрячему посоху» в качестве эпиграфа поэтические строки воронежского поэта Алексея Прасолова:

«Памятью» является всё произведение, хотя писатель так и не решился обозначить жанр своего творения и не поставил такого подходящего случаю слова «воспоминание». Автор оставил за собой свободу чисто лирического произведения с его магией сиюминутности происходящего, повторов, возвращений к полюбившейся мысли, исповедальности чувств. Повесть «Зрячий посох» изобиловала серьёзными комментариями, отступлениями, размышлениями Астафьева о жизни и литературе, о времени и себе. Что-то подобное в русской литературе было только один раз — это «Евгений Онегин» А. С. Пушкина.

Смертельно больной Константин Симонов, прочитав «Зрячий посох», продиктовал (писать уже не мог) свои впечатления и уловил мерцание двойного смысла в названии «Зрячий посох»: «…в чём-то критик Макаров был посохом нескольких хороших, много определивших с годами в нашей литературе писателей. В чём-то они сделались посохом в его жизни, он на них опёрся в своих жизненных утверждениях, в своих жизненных взглядах».

Критик Инна Ростовцева по-своему истолковала название: «Зрячий посох, на который мы все опираемся, — это зрячая память. Вот ещё один смысл (а сколько их ещё!), который мерцал мне в такой открытой и откровенной, страстной и пристрастной книге Виктора Астафьева о его старшем друге и не только о нём».

Астафьев начинает: «Я учился на Высших литературных курсах в Москве, и однажды, выйдя на перерыв покурить, увидел среди оживлённо и даже возбуждённо беседующих курсантов с поэтического семинара очень смуглого, мягкогубого человека с проницательными и живыми глазами». Астафьев узнал, что это Макаров. «Не решался я подойти к нему и поговорить, но забыть его почему-то не мог и, уехав из Москвы, послал ему свою первую книгу «Звездопад», вышедшую в 1962 году. Книга Макарову понравилась, и он отправил большое письмо, с которого началась переписка, а потом и личная дружба. В конце письма были строки: «Очень мне захотелось в Ваш Чусовой. Я вот бывал когда-то в Ваших краях, где-то поблизости, тогда ещё на Березникихимстрое. Впрочем, настроил немного».

Астафьев поделился с Макаровым замыслом повести «Кража», в письме ответном — снова о Березниках, но уже подробнее. «Вот Вы пишете о Березниках. А ведь я там был весной 1931 года и летом, и помню только лес, башни, ещё недостроенные, пыльное Усолье с присадистыми домами на другом берегу да какое-то пустое помещение с деревянными верстаками и прилаженными тисками, где я и такие же, как я, выпускники ЦИТа, слесаря второго разряда, выпиливали явно никому не нужные «Маяки», ибо ничего другого и делать не умели, да и прислали нас слишком рано — цеха ещё не построены. Месяца через два я позорно сбежал, так и не подшебровав своё единственное изделие. А теперь страсть как хочется побывать и в этих памятных местах. А сбежали мы всей группой».