Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

После завтрака Ольга Петровна отвела детей в дом и каждому дала задание:

Младшие и Коля — рисовать, а старшие — шить себе трусики.

— Ольга Петровна, не хотите ли Вы ходить к нам каждый день? — спросила Катя.

— Нет. Мне надо работать, у меня заказы.

— У нас два свободных дома и три свободных швейных машинки, — сказала Катя.

— Я подумаю, — помедлив, ответила Ольга.

— Дочке твоей веселее будет, да и тебе тоже. Да и нам.

— Я подумаю, — повторила Ольга.

— Ольга Петровна, Вы меня не помните? Я пела на вашем выпускном вечере, — спросила Даша.

— Нет, Даша, не помню, — ответила Ольга Петровна.

Даша запела:

Последний куплет Даша пела громко, во весь голос. В голосе её были слышны скорбь и плач.

— Даша, почему ты так печально поёшь? — спросила Ольга Петровна.

За Дашу ответила Катя:

— Даша плачет по жениху своему. Это друг твоему Косте, Евгений Кочетов, — сказала Катя.

— Такой высокий, чернявый, кудрявый?

— Да, — подтвердила Даша, всхлипывая.

— Перестань, Даша, оставь запас слёз на другой раз. У нас с тобой одна судьба. Нам ещё не раз придётся поплакать, и вместе, и порознь. Какая звериная сущность у людей, которые затеяли эту братоубийственную бойню. Сколько смертей! Сколько крови! Сколько горя и слёз принесли они народу. Нет больше той России, что неслась «вдохновенная Богом» впереди всех государств. Крестьяне и казаки России кормили не только себя, но и всю Европу, а теперь сами умираем с голода. Если бы не Екатерина Ивановна, то где мы были бы с Соней? В «Могилёвской губернии» [5] В Могилевской губерни — в могиле. ( Прим. ред .) — с негодованием говорила Ольга Петровна.

Екатерина Ивановна залюбовалась Ольгой. Она ни разу не видела её такой, не слышала от неё таких слов. Она спросила:

— Оля, что же нам делать?

— Молиться усердно Богу о вразумлении злодеев наших, чтобы они прекратили свои злодеяния.

Прежней России, больше не будет. И повинны в этом мы сами, то есть народ России. Те казаки, которые сейчас убивают друг друга, осенью тысяча девятьсот семнадцатого года совершили величайший грех: отдали Родину-мать на растерзание врагу. Изменили своей Родине, России и Батюшке Тихому Дону. Просто сказать, не захотели умирать за Святую Русь. Ах, вон как? Вы не хотите умирать за Родину? Так умирайте просто так, ни за что. Убивайте друг друга, отец сына, сын отца. Вот это и есть гражданская война. Но Господь не попустит творцам гражданской войны, он их обязательно накажет. И накажет примерно.

— Даша, в доме, в кухне, в посудном шкафу, на второй полке лежит связка ключей, принеси её сюда.

Когда Даша пришла с ключами, Катя повела Ольгу в амбар и в подвал. Набрали ведро муки, полведра пшена, кусок свиного сала фунта на два.

— Екатерина Ивановна, зачем так много, я не донесу, — сказала Ольга.

— Я помогу. Можно, Екатерина Ивановна? — сказала Даша.

— Можно, добрая твоя душа, — разрешила Катя.

Даша ухватила вёдра — и к воротам. Катя остановила её:

— Даша, давай привыкать с первых дней. Пойди переоденься.

Переодевшись, Даша вышла из дома совсем другой. Голова её была повязана белым, хорошо подсинённым платочком. Одета она была в тёмно-зелёную шерстяную кофту с рукавами чуть ниже локтя и откладным воротником и юбку такого же цвета ниже колен. На ногах были чёрные туфли на невысоком каблуке.

— Да ты красавица, — оглядев Дашу, сказала Катя.

— Убери пенёк, и пенёк красивым покажется, — улыбаясь, ответила Даша.

— Ну, идите с Богом.

Пришли к Ольге. Пока Ольга пересыпала муку и пшено, Даша рассматривала фотографии, висевшие на стенах, На одной из них были сняты Костя, Матвей и Женя в парадной форме.

— Оля, отдай мне эту карточку, — попросила Даша.

— Нет. Эту не дам. Дам лучше.

Ольга Петровна открыла сундук, достала альбом, полистала и дала Даше фотокарточку, где Костя — в центре, Матвей — справа, а Евгений — слева сидели за столом в парадной форме.

По дороге обратно, к Долговым, Ольга заговорила.

— Даша, у нас с тобой одна судьба. Слово судьба происходит от двух слов: «суд» и «Бог». Не будем роптать, будем стойко переносить то, что присудил нам с тобой Бог. Он увидит наше терпение и вознаградит нас. Он уже вознаградил нас. У кого, кроме меня, в станице есть мука, пшено и сало? Почти ни у кого. Станица голодает. Доедают овощи, а с Рождества Христова — смерть. А я знаю, что ни я, ни Соня с голода не умрём, этого не допустит Екатерина Ивановна. Попала и ты, Даша, сюда по суду Божьему. Держись за место руками и зубами.

Тридцатого сентября 1920 года Иван Семёнович приехал в Михайловку. Остановился он, по записке Екатерины Ивановны, у её двоюродной сестры Марии Семёновны. Привез он ей два ведра картошки, вилок капусты, мяса, свежих и солёных помидоров и огурцов, мочёного тёрна да два солёных арбуза.

Поезд, в котором ехал Михаил Иванович, в Балашове наполнился ранеными, выписанными из госпиталей. В Михайловке из поезда вышли те, кого встречал Иван Семёнович. Он собрал их, объяснил обстановку, привел на квартиру. Когда умылись и сели за стол, Иван Семёнович спросил:

— Вы не хотите перекрестить лбы?

— Зачем, — багровея, спросил Пётр Семёнов.

— Затем, Петя, чтобы не поперхнуться, — ответил Иван Семёнович.

— А он есть, Бог? — спросил Пётр, багровея ещё больше.

— Всякому дураку ясно, что есть, — ответил Иван Семёнович.

— Зачем он допустил то безобразие, из которого мы сейчас едем? — громко и угрожающе спросил Пётр.

— Петя, злоба, которая тебя посетила сейчас, плохой советчик. Спорить надо в здравом уме. Не хочешь, не крестись, успокойся, но Бога не забывай и не обвиняй его в том, что вы накуролесили сами, добровольно, без Бога. Вы в 1917 году бросили фронт, изгнали офицеров из сотен и полков, это вам Бог виноват? Он вас заставил? Но Господь милостив. Он послал вам прапорщика Калинина, а вы послушали его? Пошли защищать Русь и Дон? Нет. Пошли добровольно к предателю казачества Миронову и стали воевать сами против себя. И тут вам Бог виноват? Иисус Христос, возносясь на небо, говорил своим апостолам: «Я буду вам помогать, если вы меня попросите». Вы попросили Бога о помощи?