Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

Нет. Вы научились грабить, материться грязно и в несколько этажей. Вы родились от казаков. До гражданской войны были казаками, а сейчас кто вы? Я не знаю, кто вы, но я точно знаю, что вы не казаки. Слово «казак» стало ругательным словом. Земли больше у вас нет. Земля теперь «общенародное достояние». Сколько казаки пролили своей и чужой крови за казачью вольность, за казачью землю, а теперь казачья вольность и казачья земля украдены вашими вождями: Лениным и Троцким. Приедете домой, подлечитесь и вас стравят рябых с конопатыми, чтобы вы перебили друг друга. В доме Тимофея Долгова жил комиссар. Мы носили ему самогонку и табак, и разговаривали с ним, задавали вопросы. Я прикинулся иногородним. Он мне сказал, что Дон, Кубань, Терек, Урал будут очищены от казаков. А земли будут заселены немцами. Он говорил как прапорщик Калинин, что Ленин, по матери, полуеврей и полунемец. Петя, на вот, разлей на всех. Хозяюшка, выпей с нами, — пригласил Иван Семёнович.

— Нет, нет, нет, — зашумела и замахала руками хозяйка.

— Где твой муж? — спросил Иван Семёнович.

— В Балашове, в госпитале, — ответила хозяйка.

— Если хочешь дождаться мужа, то выпей. Берите, ребята, за встречу, за возвращение домой, — призвал Иван Семёнович.

Хозяйка выпила первой.

— Дорогие мои братья во Христе, от всей души поздравляю вас с возвращением домой. Раны ваши заживут и вы снова заживёте. Солнце будет вам светить, а вы будете радоваться и растить детей. Ваши жёны ждут вас. Казаки выпили и закусили. Иван Семёнович заметил, что хозяйка не ела масо:

— Кому бережёшь мясо?

— Сынок у меня уехал высевать шлак.

Иван Семёнович ушёл в кибитку, взял с фунт мяса, полтора фунта сала, буханку хлеба фунтов на восемь.

— Вот, хозяюшка, твоему сыночку. Много высевает? — спросил Иван Семёнович.

— Когда как. В среднем ведро. Позавчера привёз мешок настоящего угля. Кочегар дал, когда чистил топку.

Поблагодарив хозяйку за приют, казаки выехали из Михайловки в двенадцать часов дня. Когда подъехали к подъёму, Иван Семёнович всполошился и закричал:

— Стой!

— В чём дело?

— Возвращаться надо, — пояснил Иван Семёнович.

— Зачем?

— А сундуки ваши где?

— Какие сундуки? — спросил Иван Никулин.

— Не знаю какие, но знаю, что казаки со службы возвращались с сундуками полными, набитыми форменной одеждой и гостинцами.

— Не квели душу, а то схлопочешь костыля по спине, — огрызнулся Никулин.

— Вы сундуки провоевали, а меня костылём. Хорошенькое дело.

Михаил Долгов и Иван Семёнович отгородясь от кибитки пологом, разговаривали полушёпотом.

— Откуда такие громадные лошади? — спросил Михаил.

— Наша станица шесть раз переходила из рук в руки. Все били, все колотили, тянули, грабили, рассыпали. Последний раз в ваших садах стояла белая батарея, красные от кургана повели обстрел. Два снаряда попали в ваши сады. Одна лошадь была убита наповал, а две вот эти ранены в стёгна [6] Стегна — бедра. ( Прим. ред .) . Командир батареи, вахмистр, приказал застрелить лошадей и оттянуть трупы к Исаеву буераку.

Наташа к нему. Отмолила за ведро самогонки. Стрелять не стали. Тут и началось: двое несут парные хомуты со шлеями, с махрами, другие несут одноконные хомуты, третьи несут дуги ломовые, четвертые катят телегу с длинным дышлом, пятые тянут телегу с длинными оглоблями. Все это хозяйство стоило два ведра самогонки. Уехали белые. Наташа пригласила Михея Васильевича. Он посмотрел и сказал, что вылечить можно. Промывать раны настоем полыни и корня лопуха, а бинтовать листьями лопуха. Первый раз Михей все сделал сам, а Наташа помогала и училась. Кормили и поили лежачих лошадей чуть ли не круглые сутки. На третий день лошади встали. И вот они перед тобой, но они не твои. Они принадлежат девочкам Наташи.

Давай начнем с самого начала. К чему ты едешь? Твоя супруга Екатерина Ивановна имеет: дом, в доме все соблюдено до нитки, до иголки, пять овечек, десять ягнят, пять кур, две девочки и руки, и ноги больные экземой. Девочки Василия и Тимофея имеют: две пары лошадей, две пары волов, четыре коровы, двенадцать голов молодняка, сорок пять голов овец, уток, гусей, кур, две свиноматки: одна с поросятами, вторая супоросая, шесть боровков. Опекунство оформлено на Екатерину Ивановну. Теперь ты оформишь на себя. Екатерина Ивановна пригласила работать: меня — ухаживать за лошадьми и свиньми, Ивана Белого — за крупным скотом и овцами. Марию Фоминичну Ермилову — готовить еду людям и свиньям и ухаживать за птицей. Девушку Лизу — ухаживать за собой, за детьми, за домом и стирать. Но Лиза вышла замуж за солдата-инвалида на двух детей. А позавчера Иван Никитович привел Екатерине Ивановне вместо нее красивую и видно умную девушку Дашу.

А зерна у Вас, Михаил Иванович, столько, что можно смело не сеять пять, а то и десять лет подряд. Весной 1916 года царь увеличил закупочные цены на зерно и мясо. Урожай шестнадцатого года мы весь продали. А урожай 1917–18–19–20 годов целиком в амбарах. Сусеки полны, мешков до потолка. Куда девать зерно? Наталья придумала: срывать в амбаре полы, рыть ямы как можно глубже, выстилать брезентом и сыпать туда зерно. Надо было рыть такие ямы, чтобы все зерно в амбаре в них поместилось. Под пятью амбарами у вас зерно. Сена накошено на пять лет. Косили в ендовах [7] Ендова — (казачье) сырое, заливное место. ( Прим. ред .) . Там такая трава, я такой никогда не видел! Гущина такая, что и пяти шагов не сделаешь по траве, запутаешься и упадешь! Пырей. Лист чуть ли не в два пальца. А по низу клевер, выше аршина.

Как-то за несколько дней до Петрова дня, я пришел днем почистить свинарник и конюшню. Почистил, навоз вывез. Наташа мне говорит: «Дядя Ваня, оседлай этих лошадей», а сама пошла в дом. Я оседлал, стою жду. То ли от устатка, то ли от тепла, я прислонился к углу конюшни и придремал. Слышу голос: «Коня мне!» Я луп глазами, а на крыльце белый офицер стоит: фуражка с кокардой, гимнастерка шерстяная защитного цвета, ремни, шашка через плечо, штаны с лампасами, сапоги лаковые. Я рот разинул и не знаю, что мне делать. И, видимо, рот слишком разинул. Слышу: «Чего рот раззявил? Коня мне!» Подхожу с лошадьми к крыльцу, все на мне трусится, а этот офицер мотнул головой, фуражка съехала со лба на затылок и я увидел Наталью. Хотел плюнуть и заматериться как следует, а материться мы научились у красных в несколько этажей и с прибаутками, но не посмел. Уж больно мы все её уважали. А она говорит: «Извините, дядя Ваня, я Вас разбудила?» — Долгов засмеялся. Засмеялся и Иван Семенович.

— А как она сидела в седле? Картина! Я так не умею.

Выехали за мост, она крикнула: «Держи за мной!» А сама с места в галоп. Не доезжая Пешинских хуторов, Наташа спешилась и стала искать дорогу. А потом пошла и пошла, и пошла. Я за ней. Подошли к камышу. А он стоит по высоте, как телеграфный столб и толщиной в большой палец! Наташа говорит: «Это ендовы. Земля Пешинских хуторов, но казаков нету, косить некому, возить не на чем. Будем косить мы. Держи за мной след в след». Пробираемся мелкими шажками, прошли, чувствую, версты две. Я говорю: «Наташа, мы не заблудились?» — «Нет, дядя Ваня, попали точно». Она до замужества с отцом и дедом здесь косила и все знает. Сажен через десять вышли на чистое. А там! Пырей в пупок. Краем над камышом, чтобы не мять траву, поехали в дальний конец. А зрелище чудесное! Ветерок дунет, а по полю волны, как на воде. На обратном пути Наташа рассказала, что там, где сейчас бугор с пыреем, когда-то тек Хопер и был бездонный омут. Наша станица стояла там, где сейчас Пешинский хутор Кузьмин. Её смыл Хопер в половодье. Триста шестьдесят домов с надворными постройками, садами, церковью. Все легло в этот омут. Приехали в станицу. Она у дома Дегтяря спешилась, отдала мне повод своего коня и говорит: «Езжай домой и пригласи Илью и Филиппа Васильевича». А сама привела двенадцать воронежских косарей. И сразу за дело: заводить баню, стричься, бриться, купаться и обед. Илья и Филипп Васильевич ладят травокоски, конные грабли, телеги, арбы. На третий день мы ушли со всем скотом в ендовы, а к нам в станицу пришла «саранча». Это вооруженные дети пятнадцати-шестнадцати лет, вместо расформированного Мироновского корпуса. Наташа ухватила двух комиссаров, привела к себе на постой и поставила их жить в дом Тимофея, а Полина перешла жить к Наташе.