Анри Дюнан - Воспоминание о битве при Сольферино

Для солдата, снова вошедшего в колею обычной походной жизни, после трудностей и волнений, пережитых во время и сразу после битвы при Сольферино, воспоминания о семье и родине становятся более личными и живыми, чем когда-либо. Это состояние ярко описано французским офицером в трогательном письме из Вольты к брату, оставшемуся во Франции: «Ты не можешь себе представить волнение солдата, когда появляется вахмистр, заведующий раздачей писем; ведь он несет нам вести из Франции, о родине, о родных, о друзьях! Все слушают, смотрят и жадно протягивают руки. Счастливцы, получившие письмо, быстро вскрывают и впиваются в него глазами; другие, обездоленные, с тяжелым сердцем молча отходят и думают об оставшихся дома. Иногда выкрикивают имя, на которое никто не откликается. Ждут, спрашивают, переглядываются… «Умер!» — раздастся чей-нибудь голос; вахмистр спрячет письмо, и оно вернется нераспечатанным к тем, которые его писали. Они были счастливы, когда думали: «Как он будет доволен, когда его получит!» А теперь, когда оно вернется к ним, у них, несчастных, сердце разорвется».

Улицы Кастильоне стали спокойнее после того, как похоронили погибших и вывезли раненых, в городе стало больше места, и, хотя новые раненые все еще прибывают, везде понемногу начинает водворяться порядок. Скопление происходило не от недостатка распорядительности или непредусмотрительности интендантства, а от неожиданного и невообразимого количества раненых и сравнительно небольшого числа докторов, фельдшеров и обслуживающего персонала. Обозы из Кастильоне в Брешию отправляются все более регулярно, они состоят из санитарных фургонов и из грубо сколоченных телег, запряженных волами, которые тащатся медленно, еле-еле, под палящим солнцем и в такой пыли, что нога по щиколотку уходит в плотный песок. Эти неудобные телеги прикрыты ветками, но они мало защищают от палящего солнца раненых, лежащих вповалку; можно себе представить, какие пытки испытывают они во время этого длинного переезда! Кивок головой в качестве дружеского приветствия радует этих несчастных, и они поспешно, с благодарностью отвечают на него. Во всех деревнях по дороге в Брешию крестьянки молча сидят у дверей и щиплют корпию; когда подъезжает транспорт, они влезают на телеги, меняют компрессы, омывают раны, кладут свежую корпию, смоченную в холодной воде, и дают с ложек бульон, вино или лимонад тем, кто не может шевельнуть ни рукой, ни головой. Обозы, беспрестанно привозящие во французский лагерь провиант, фураж и всевозможные припасы из Франции и Пьемона, чтобы не возвращаться порожними, увозят больных в Брешию. Во всех деревнях на пути транспортов по распоряжению местных властей приготовлены напитки, хлеб и мясо. В Монтекьяро в трех маленьких местных больницах работают крестьянки, со знанием дела и с большой добротой ухаживая за помещенными там ранеными. В Гуидиццоло на время разместили тысячу человек в обширном замке; в Вольте старинный монастырь, превращенный в казарму, приютил сотни австрийцев. В Кавриане, в главной церкви этой деревеньки, поместили совершенно изувеченных австрийцев, которые двое суток пролежали под навесом гауптвахты; в штабной амбулатории делают операции под хлороформом, который у раненых австрийцев почти моментально притупляет чувствительность, а у французов вызывает нервные подергивания и сильнейшее возбуждение.

Жители Каврианы совершенно лишены запасов и продуктов, их кормят гвардейские солдаты, деля с ними свой паек; деревни опустошены, все, что можно было использовать в качестве продуктов питания, было продано австрийской армии или реквизировано ею. Французской армии, не имеющей недостатка в провизии в полевых условиях благодаря распорядительности и аккуратности своего командования, очень трудно, однако, доставать масло, сало и овощи — продукты, которые несколько разнообразят обычный солдатский рацион; австрийцы захватили почти весь скот, и союзные войска могут получить только кукурузную муку в населенных пунктах, где расквартированы их подразделения. Тем не менее все, что ломбардские крестьяне могут еще продать для довольствия солдат, покупается у них по высокой цене. Оценка производится всегда так, чтобы продавцы были довольны; за все, что обязательно берется для французской армии, например, фураж, картофель и другие продукты, щедро платят жителям, которым также были возмещены неизбежные убытки, причиненные сражением.

Раненые солдаты сардинской армии, доставленные в Дезенцано, Роволтелло, Лонато и Поццоленго, находятся в более благоприятных условиях, чем привезенные в Кастильоне: первые два из этих городов не захватывались враждующими армиями с интервалом в несколько дней, поэтому там больше запасов, больницы лучше содержатся, жители, менее напуганные, активно помогают санитарным службам, а больные, которых отправляют оттуда в Брешию, едут в хороших телегах, с мягкой подстилкой из сена, защищены от солнца шатром, сплетенным из толстых ветвей и затянутым плотной парусиной.

Изнемогая от усталости и совершенно потеряв сон, я велел заложить кабриолет и выехал 27-го около шести часов вечера подышать вечерней прохладой и отвлечься, хотя бы на время, от созерцания тяжелых картин, окружающих меня со всех сторон в Кастильоне. День был выбран удачно, так как никакого передвижения войск не было назначено на понедельник (как я узнал потом). Спокойствие сменило страшное возбуждение предшествующих дней на этом поле сражения, теперь унылом и мрачном, не оживленном страстью и одушевлением; однако кое-где видны на земле под лучами солнца лужи застывшей крови, и взрытая почва, посыпанная известью, свидетельствующая о том, что здесь погребены воины, погибшие 24 июня. В Сольферино, с его четырехугольной башней, уже много веков невозмутимо и гордо возвышающейся над этой местностью, где уже в третий раз столкнулись две сильнейшие державы нашего времени, собирают еще многочисленные печальные останки, которые находят даже на кладбище среди окровавленных могильных крестов и плит. Около девяти часов я приехал в Кавриану; боевая обстановка, окружающая штаб императора французов, представляет редчайшее и грандиозное зрелище. Я искал маршала герцога Маджентского, с которым имел честь быть лично знакомым, и, точно не зная, где располагался его корпус, велел кучеру остановиться на маленькой площади против дома, в котором с пятницы жил император Наполеон. Я неожиданно оказался среди группы генералов, сидевших на простых соломенных стульях или на деревянных табуретках; они курили сигары и наслаждались прохладой перед импровизированным дворцом их повелителя. Пока я справляюсь о месте пребывания маршала Мак-Магона, генералы тоже расспрашивают капрала, сидящего на козлах рядом с кучером, которого они принимают за моего денщика [16] Этот капрал был ранен в бою при Мадженте и, возвращаясь по выздоровлении в свой батальон, много помогал фельдшерам в Кастильоне; я принял его предложение сопровождать меня в поездке по лагерям, где его чин и звание могли служить мне пропуском. В тот же день, 27 июня, двое англичан, пожелавших проникнуть в расположение французских войск, были приняты солдатами за австрийских шпионов, их тащили через весь лагерь, куда они так некстати попали, пока, на их счастье, они не встретили маршала, командующего корпусом, который разъяснил недоразумение. Впрочем, англичане остались очень довольны своим приключением. ; им хотелось знать, кто я такой и какое поручение на меня возложено. Они никак не могли себе представить, что простой турист решился странствовать один по лагерям и, добравшись до Каврианы, намеревался ехать еще дальше в такой поздний час. Капрал, тоже ничего не знавший, остался, конечно, непроницаем, очень почтительно отвечал на вопросы, и их любопытство еще возросло, когда они увидели, что я направился в Боргетто, где должен был находиться герцог Маджентский. Второй корпус, которым командовал маршал, выступил 26-го из Каврианы в Кастелларо, на расстоянии 5 километров, и его дивизии расположились по обе стороны дороги из Кастелларо в Монцамбано; сам маршал со своим штабом занял Боргетто. Тем временем надвигалась ночь. Получив весьма неточные указания, мы через час сбились с пути и, поехав по дороге на Вольту, попали прямо в расположение корпуса генерала Ньеля, произведенного в маршалы три дня тому назад, который занял окрестности этого городка. Неясный гул голосов под безоблачным звездным небом, костры, в которых пылали целые деревья, освещенные палатки офицеров — весь этот шум лагеря, еще бодрствующего, но уже готовящегося ко сну, дают приятный отдых усталому и возбужденному воображению; ночные тени и торжественная тишина приходят на смену разнообразным звукам и волнениям дня, а чистый и мягкий воздух прекрасной итальянской ночи вдыхается с наслаждением.