Анри Дюнан - Воспоминание о битве при Сольферино

На моего кучера, итальянца, этот полумрак и близость неприятеля наводили такой страх, что мне не раз приходилось брать у него вожжи или передавать их капралу. Бедняга удрал дней десять назад из Мантуи, чтобы не идти служить в австрийскую армию, укрылся в Брешии и поступил на службу к каретнику, который нанял его кучером. Его страх еще усилился, когда невдалеке какой-то австриец, завидя нас, выстрелил и скрылся в кустах. При отступлении австрийской армии несколько беглых солдат спрятались в подвалах домов, брошенных хозяевами и наполовину разоренных. Одинокие, дрожащие от страха, они сначала питались тем, что нашли в подвалах; потом убежали в поля и блуждали по ночам. Теперь мантуанец уже совсем не мог править лошадью. Он вертелся во все стороны, впивался растерянными глазами в каждый куст, в изгородь, в жалкую лачугу, везде ожидая спрятавшегося австрийца, готового в него стрелять. Он дрожал при каждом повороте дороги и чуть не упал в обморок, когда неожиданно выстрелил часовой, на которого мы натолкнулись в темноте; то же повторилось при виде открытого дождевого зонтика, пробитого тремя ядрами и пулями, лежавшего у тропинки, ведущей в Вольту. Этот зонтик принадлежал, вероятно, одной из маркитанток французской армии и был унесен ветром 24 июня во время грозы.

Мы вернулись на дорогу, ведущую в Боргетто; было больше одиннадцати часов ночи, наша лошадь бежала галопом, и легкий экипаж бесшумно катился по Страда Кавальара, когда вдруг послышался окрик. «Кто идет, кто идет, или я стреляю!» — одним духом проговорил конный часовой. «Франция!» — громко откликнулся капрал и начал подробно рапортовать: «Капрал первого инженерного корпуса, седьмой роты…» «Проезжайте», — послышалось в ответ. Наконец без четверти двенадцать мы благополучно добрались до Боргетто [17] Боргетто, местечко в 2 тысячи жителей на правом берегу Минчо, расположенное почти напротив Валеджо. В 1848 г. сардинские войска под предводительством короля Карла-Альберта перешли тут Минчо, несмотря на сильное сопротивление австрийцев, которыми командовал фельдмаршал Радецкий. . Тут темно и безмолвно; но в одном из нижних этажей на главной улице светится огонек. Там в низкой комнатке работали офицеры казначейской службы; их оторвали от дела, они очень удивлены неожиданным посещением в такой неурочный час, но тем не менее очень любезны. Один из них, А. Утрей, казначей, не взглянув даже на мои рекомендательные письма, написанные генералами, гостеприимно встретил меня: его денщик принес матрац, на который я лег совсем одетый, в надежде отдохнуть несколько часов, предварительно выпив крепкого бульона; он показался мне тем более вкусным, что я несколько дней ничего путного не ел. Я спал спокойно, не задыхаясь, как в Кастильоне, от зловонных испарений, и меня не тревожили мухи, которые, насытившись трупами, мучили живых. Капрал и кучер устроились на улице, в экипаже, но бедный мантуанец от постоянного страха не сомкнул глаз всю ночь, и я застал его чуть живым.

28-го в шесть часов утра я был принят очень любезно и приветливо добрым и благородным маршалом Мак-Магоном, справедливо названным кумиром своих солдат [18] Герцог Маджентский очень любим французской армией; солдаты одинаково любят и почитают его. Вот тому пример. В 1856 г. в Aлжире, на Константинской дороге, два бывших зуава сидели в дилижансе, а я — рядом, в отдельном купе; они ехали в Батну работниками, рубить деревья в лесах, они говорили на своем живописном языке о восточной войне и о маршале Мак-Магоне. Несколько фраз долетели до меня. «Разве есть другой такой генерал?» — говорил один из них. «Вот умел нами командовать! Мы, старые солдаты, старые волки, никогда ничего не боялись и все-таки мы плакали, помнишь, как он с нами говорил, когда закончился срок службы, он прощался с нами и сказал: «Дети мои, вы храбро служили под знаменами, теперь вы возвращаетесь к частной жизни, никогда не совершайте низких поступков, помните, что у вас есть отец — и этот отец я! и мой кошелек принадлежит вам! — прибавил он, ударяя себя в грудь. — Все пожмите мне руку…» Помнишь, как он бросил нам свой кошелек, полный золота, и сказал: «Делитесь, но главное, не ссорьтесь!» — И мы все плакали, как девчонки». , в десять часов я был в Карвиане, в доме, ставшем историческим, так как в нем в один день, 24 июня, побывали два великих враждующих монарха. В тот же день в три часа я вернулся к моим больным в Кастильоне, которые очень мне обрадовались, а 30 июня я был в Брешии.

Этот красивый, живописный город превращен не в большой передвижной лазарет, как Кастильоне, а в громадный госпиталь: оба собора, церкви, дворцы, монастыри, школы, казармы — одним словом, все здания переполнены жертвами Сольферино. 15 тысяч кроватей поставили в них практически за один день; великодушные жители города сделали больше, чем когда-либо и где-либо делалось при таких событиях. В центре города в древней базилике, называемой il Duomo vecchio , или Ротонда, с двумя часовнями, размещается тысяча раненых; народ толпами стремится к ним, а женщины всех сословий приносят в изобилии апельсины, повидло, печенье, конфеты и всевозможные лакомства. Скромная вдова и самая бедная старушка считают своим долгом внести посильную лепту и свою долю участия. Та же картина и в новом соборе, великолепном здании из белого мрамора с громадным куполом, где нашли приют сотни раненых, и в 40 других зданиях, церквях и больницах, вмещающих около 20 тысяч раненых и больных.

Городское управление Брешии оказалось на уровне, достойном его статуса и высоких обязанностей, наложенных на него исключительными обстоятельствами: оно работало без устали и привлекло к участию знаменитых граждан, которые активно ему помогали. По предложению известного доктора Бартоломео Гуалла и под его председательством была назначена для общего управления больницами центральная комиссия в составе докторов Корболани, Орефичи, Баллини, Боничелли, Касса, С. Маджи и Абени, которые не жалели своих достойных восхищения трудов ни днем, ни ночью. Эта комиссия поставила во главе каждой больницы специального администратора и главного хирурга, а в помощь ему выделила несколько докторов и фельдшеров. Получая в свое распоряжение монастырь, школу или церковь, она создавала, как по волшебству, за несколько часов, больницу с сотнями кроватей, с просторной кухней и прачечной, с полным запасом белья и всего необходимого. Все это делалось так быстро, с такой сердечной отзывчивостью, что можно было только дивиться правильной работе этих многочисленных больниц и царившему в них порядку, тем более что население Брешии, насчитывающее 40 тысяч жителей, почти удвоилось в результате прибытия 30 тысяч больных и раненых [19] С 15 июня по 31 августа, по официальным источникам, в больницы Брешии было принято только лихорадочных и других больных 19 665 солдат, из которых более 19 тысяч принадлежали к франко-сардинской армии. Австрийцы имели тоже, по меньшей мере, 20 тысяч больных в своих больницах в Венеции, не говоря о массе раненых, которых туда привозили. . Как не упомянуть, что доктора, которых было 140 человек, во все время своей тяжелой и утомительной службы проявили невероятную энергию и преданность делу, и ни на минуту ни обиды, ни соперничество не нарушили их согласованного служения общему благу; им помогали студенты-медики и несколько добровольных тружеников. Образовались вспомогательные комитеты, и была назначена отдельная комиссия для приема пожертвований бельем, вещами и всякими запасами, еще одна комиссия была создана для заведования складом [20] В первой комиссии были Паллавичини, Глизенти, Аверольди, Сьенна, адвокаты Цукколи и Контер и каноник Росса, во второй — Базильетти, Каприоли, Роветта и да Понте. .